Джон Фаулз - Дэниел Мартин

– В этом нет ничего необычного. Все выпускники так поступают.

– С мамой тоже.

– И так бывает.

– Она вовсе тебя ни в чем не обвиняла.

– Не сомневаюсь.

Каро неоправданно долго и старательно намазывала джем на хлебец: подыскивала слова.

– Она пыталась объяснить мне, почему, как она предполагает, я для тебя – проблема. Что-то такое, от чего ты не можешь уйти, оставить позади. Как все остальное.

– Милая моя девочка, я уезжаю в Торнкум вовсе не потому, что мне надо «оставить тебя позади». Да я такой скандал устрою – все вверх дном переверну, если ты не будешь приезжать туда хотя бы раз в месяц.

Она принялась за еду, поставив на стол локти.

– А ты считаешь, она права?

– Я не совсем уверен, что мне так уж по душе наш психоаналитический завтрак.

Она посмотрела мне прямо в глаза:

– Ну пожалуйста.

– Конечно, я мог бы больше вовлекать тебя в свои рабочие дела. Только мне не хотелось, чтобы ты за это меня любила.

– Ты говоришь, дедушка запрещал всякие эмоции, зато ты… – Она покачала головой.

– Что – я?

Если б ты побольше со мной разговаривал. О себе. А не только обо мне. – Она помахала в мою сторону хлебцем. – Вдруг выпаливаешь мне про квартиру и про Торнкум, и опять я оказываюсь там, откуда начинала. С этим таинственным незнакомцем, который то появляется, то исчезает из моей жизни. И никак не поймет, что мне без него теперь одиноко. Когда его тут нет. – Она вдруг положила хлебец на тарелку и принялась пристально его рассматривать, руки ее легли на колени. – На самом-то деле я пытаюсь объяснить тебе, почему я просила, чтоб ты повидался с Бернардом. Почему тебе рассказала. Тетя Джейн не поняла тогда – то, что она сказала, было для меня, в общем-то, потрясением. Ну, я хочу сказать, я почувствовала… ты ведь понимаешь? О чем мы в машине говорили.

– Продолжай, Каро.

Она взяла хлебец с тарелки и словно выдохнула:

– Ну, просто у меня тоже много такого прошлого, от которого необходимо избавиться.

– И я мог бы тебе в этом помочь?

– Теперь я чувствую – ты мне ближе, чем Эндрю. И прямо абсурд какой-то, но с ним мне и сейчас говорить легче, чем с тобой. – Она слегка кивнула – самой себе. – Думаю, потому, что его я знаю, а тебя – нет… чувство такое, что я тебя не знаю. Что ты сам где-то в глубине не хочешь, чтоб я тебя знала.

Я рассматривал скатерть на столе, нас разделявшем. Какой странный момент, странное место для этой атаки… да нет, атака не то слово: для вполне закономерного вызова. Меня охватило чувство какого-то метафизического обмана – оно, должно быть, время от времени бывает у всех отцов: передо мною – плоть от плоти моей, но и что-то помимо моих собственных генов и генов ее матери, что-то совсем иное. И я вспомнил комплимент Барни в адрес Каро: кто чего стоит – сразу вычислит.

– Это ты о моем отъезде в Калифорнию?

– Я очень о тебе скучала.

– Тебе хотелось поехать?

– Я… мечтала об этом.

– Надо было сказать.

– Мне казалось, ты не хотел.

– Да я трусил. Матери твоей боялся. Я ведь тоже мечтал об этом.

– Я думала, это с Дженни Макнил как-то связано.

– Вот уж абсолютная ерунда. Это случилось много позже. И тут, после небольшой лавины признаний, мы оба погрузились в молчание, создавая в уме иные сценарии. Я встал и коснулся ладонью ее плеча, проходя к кофейнику, стоявшему на плите, заговорил уже оттуда:

– Каро, я подозреваю, у тебя создалось представление, что жизнь, по мере того как человек взрослеет, становится все проще, потому что взрослому ею легче управлять. Однако для большинства из нас это не так. Просто жизнь демонстрирует нам некую повторяющуюся модель, некую программу, а человек может предугадать лишь повторение программы. Вроде бы тебя при рождении ввели в компьютер. И тут уж ничего не поделаешь. Эта мысль начинает преследовать человека в моем возрасте. В возрасте Бернарда. Нельзя ли уйти от того, что ты есть. – Каро ничего не сказала. Я сел на свое место. – Ты хочешь, чтобы я притворился, что не испытываю сомнений по поводу прожитой жизни. Если бы я пошел на это, мы действительно оказались бы там, откуда начинали. Потом, я ведь писатель. Можно сказать, что мы все традиционно плохо умеем строить личные – один на один – отношения с людьми из плоти и крови. Гораздо лучше нам удается сочинять такие отношения для мифических других людей. Одна из причин, почему мне надо на будущий год удалиться от дел, и заключается в том, что я хочу во всем этом разобраться. – Я опустил глаза. – Может, даже на бумаге. Думаю попробовать писать роман.

– Совершенно серьезно?

– Совершенно секретно. Так что, будь добра, не передавай эту информацию дальше. Это – приказ.

Она улыбнулась – улыбкой любопытной маленькой девочки.

– А что там будет?

– Тропы 221и метафоры.

– А как эти тропы называют в домашнем кругу?

– Вещи, которые нельзя назвать своими именами.

– А почему это такой большой секрет?

– Потому что не знаю, смогу ли я это сделать.

Она бросила на меня притворно-насмешливый взгляд:

– Не хватит ли уже этих прямоугольных штучек?

Я усмехнулся: она припомнила мне саркастические слова, которые я когда-то произнес в разговоре с ней, – она тогда только начинала свой дебют здесь, в Лондоне. Она спросила (обвиняющим тоном), откуда я так много всего знаю – «все про все». Я ответил, что следует различать, когда человек действительно знает много, а когда он знает понемногу о многом; и что, во всяком случае, большая часть того, что я знаю, получена «из вон тех странных прямоугольных штучек с картонными обложками», которыми уставлены полки в этой комнате, – подразумевалось, что знания эти доступны каждому, кто в отличие от Каро имеет пристрастие к чтению. С тех самых пор книги в нашем домашнем жаргоне назывались не иначе как «прямоугольные штучки».

– А почему же писателям не удается строить личные отношения?

– А мы всегда можем придумать отношения получше. И придуманные удовлетворяют нас гораздо больше, чем реальные.

– Потому ты и стремишься оставить реальные отношения позади?

– Не знаю, Каро. Возможно. Когда мы – мертвые – пробуждаемся, загвоздка не столько в том, что вдруг обнаруживается: по-настоящему мы и не жили никогда. А в том, что больше не можем писать. Творишь из-за того, чего тебе недостает. Не из-за того, чем обладаешь.

Она с минуту наблюдала за мной, будто эта элементарная истина об искусстве была для нее открытием, потом взглянула на кухонные часы:

– Ох Бог ты мой, мне надо уходить. – Она поднялась, перенесла грязную посуду на стойку и улыбнулась мне сверху вниз: – А ты помнишь, как это у тебя было? Как старался понять, что к чему?

– Разумеется.

– Я – надоеда?

– Нет.

– Ты на меня не сердишься?