Валентин Черных - Москва слезам не верит

– А это от тебя даже не зависит, это запрограммировано твоим характером. Как теперь модно говорить, ты – лидер. Тебе нравится работать, ты быстро во всем разбираешься, у тебя есть инженерное мышление, и, главное, ты не скандальна. За год ты ни с кем не испортила отношений в цехе.

– Откуда вы знаете? – удивилась Катерина.

– Знаю, потому что запомнил тебя. Кстати, спасибо за поздравительную открытку. Мне было приятно. Так что хочешь ты или не хочешь, тебя будут выталкивать наверх, потому что каждому вышестоящему начальнику важно, чтобы он был спокоен за нижестоящие участки работы. И так будет до тех пор, пока ты не начнешь претендовать на место директора.

– Я не буду, – пообещала Катерина.

– Будешь, – сказал директор. – Это же интересно – руководить большим производством, сотнями людей. Должность директора среднего предприятия, как наше, толковый инженер занимает лет через пятнадцать, так что к сорока ты станешь довольно крупным руководителем, если вступишь в партию.

Катерина не удержалась и рассмеялась, вспомнив разговор с акушеркой Бертой.

– Ты чего? – не понял директор. – Это ведь нормально. Такие правила игры. Так принято, что начальник участка еще может быть беспартийный, а начальник цеха уже не может.

– Поэтому в партию и лезут в основном проходимцы и бездельники. Зачем мне быть среди них? – Катерине вдруг стал надоедать разговор: к ее жизни рассуждения директора не имели отношения.

– Ну, не все в партии проходимцы и бездельники, – вздохнул директор.

– Ладно, не все, – согласилась Катерина. – Половина!

Директор молча ее рассматривал, наверное размышляя, стоит ли она откровенности, потом решился:

– Мой отец врач. Сельский врач в поселковой больнице. Когда мне на фабрике предложили вступить в партию, я решил посоветоваться с отцом. И он сказал: мы живем в стране, где существует эпидемия чумы. И чтобы выжить и чего-то добиться, нужна прививка от чумы. Вступай! И рассматривай это как прививку от чумы. Можно, конечно, выжить и чего-то добиться и без прививки, но тогда шансы невелики.

У Катерины от этой откровенности вдруг защемило сердце. Она пыталась осмыслить услышанное, а директор вполне по-деловому закончил:

– Если надумаешь, одну рекомендацию тебе дам я, вторую – Леднев, а третью получишь от комсомольской организации. И по поводу твоего аборта… Не делай! Рожай! Был бы этот мудак наш, фабричный, я бы сказал ребятам, его бы пару раз отлупили, может, подумал бы, но, насколько я знаю, он не из наших. Твоя товарка вроде замуж собирается? Я скажу, чтобы к тебе никого не подселяли. После родов тебе два месяца по закону положено, если понадобится, продлим.

Когда директор заговорил о ее беременности, Катерина хотела его оборвать – нечего лезть в чужую личную жизнь, но что-то удерживало ее, все эти дни ей не с кем было посоветоваться: Людмила и Антонина не в счет, они ждали ее решения.

– А на что я буду жить? – поинтересовалась Катерина.

– Поможем, – ответил директор. – Профсоюз подбросит. Я из директорского фонда, потом в ясли отдашь. Можно и на пятидневку.

– В ясли очередь.

– Я уже сказал, чтобы тебя в эту очередь поставили.

– Я учиться хочу.

– Трудно будет, но возможно. Не одна ты такая. Знаешь, сколько на фабрике женщин, которые сами воспитывают детей?

– Сколько?

– Двадцать шесть, правда, из них учатся только двое. Но ты же сильная, ты справишься.

На следующий день Катерина должна была снова идти в поликлинику на комиссию и не пошла. Почти двадцать лет спустя, когда она уже была директором комбината, а нынешний директор – заместителем министра, они обедали в ресторане гостиницы «Москва» в перерыве между заседаниями Моссовета, и Катерина спросила:

– Скажи, почему ты столько лет помогал мне?

– Потому что ты мне нравилась, – ответил он просто.

– Ты что – был в меня влюблен? – удивилась она.

– Да.

– А почему ты на мне не женился? Я бы, наверное, прожила более счастливую жизнь.

– Не рискнул, – признался он. – Старый я был для тебя.

– Разница-то всего в двадцать лет… Да сейчас еще не вечер…

– Это ты из чувства благодарности?

– Из чувства симпатии, – ответила Катерина. Она теперь легко вступала в романы, уже не надеясь встретить того единственного, за которого ей захотелось выйти замуж.

Но до этого разговора было еще почти двадцать лет.

Катерина каждый день ходила на работу, чувствуя новую жизнь внутри себя. Она слышала, как бьется сердце ее сына (она почему-то была уверена, что обязательно родит мальчика).

Когда она ушла в декретный отпуск, весна только-только начиналась. Она вставала рано, завтракала. В общежитии становилось тихо, все уходили на работу. Она надевала валенки и отправлялась гулять на канал: врачи советовали прогулки не меньше двух часов в день.

Ярко светило мартовское солнце. На льду канала сидели у лунок рыбаки. Она встречала молодых женщин, прогуливающих своих младенцев. Они вспоминали, как рожали, рассказывали о мужьях. Чтобы не вызывать жалости, Катерина говорила, что ее муж работает на телевидении оператором. Женщинам было интересно узнать о телецентре, о дикторах, и Катерина пересказывала то, что слышала от Рудольфа и сама видела на «Голубом огоньке». На канал она ходила только в будние дни, опасаясь встретить в воскресенье своих новых знакомых с мужьями. Ее звали в гости, она отказывалась, боясь завязывать более тесные знакомства: сходишь к ним в гости, надо звать к себе. Врать было противно, и она дала себе слово больше не выдумывать мужа.

Матери она писала редко: жива, здорова, работаю, когда ходила в музеи, писала о музеях. Мать тоже отвечала редко: жаловалась на отца – стал чаще пить, дважды просила прислать денег. Катерина высылала из премиальных. Теперь премий не было. Деньги, выплаченные за декретный отпуск, расходились быстро, и она начала экономить. Пришло письмо от матери. Она снова просила денег. Наверное, можно было занять и послать, но Катерина написала письмо, что беременна, больше выслать не может, ей самой предстоят траты. Мать молчала почти месяц, потом пришло деловое письмо – она звала Катерину в Красногородск: летом на молокозаводе набирают дополнительно работниц, и после родов она сможет выйти на работу. Мать считала это единственным выходом, деньгами она помочь не могла, а позор переживем вместе, писала мать. Катерина ответила, что не приедет, что она поступила в институт.

Еще осенью в цех зашел директор завода и объявил, что политехнический институт проводит дополнительный набор на вечернее отделение.

– Я буду поступать в химико-технологический, – ответила Катерина.

– Легче перевестись, чем поступить, – возразил директор и протянул записку с фамилией декана.