Аркадий Вайнер - Визит к Минотавру

– И что? – холодно спросил я.

– Поднялся я, выпил портвейну какого-то заграничного…

– А вы как определили – в какой бутылке портвейн?

– Так я все пробовал сначала, – сказал Обольников, явно удивляясь моей несообразительности.

– Пили прямо из горлышка?

– Зачем? – обиженно возразил он. – Попробовал сначала, а потом налил в рюмку. Стол у них там такой на колесах, вот снял я с него рюмку и налил себе…

– А потом?

– Потом еще разок пригубил и пошел домой.

– И встретили на лестнице свою жену?

– Встретил, встретил, было, – кивнул он.

– А как же насчет ее хахаля, о котором нам рассказывали? – спросила молчавшая все время Лаврова.

Обольников повернулся к ней с доброй улыбкой:

– Так чего между родными не бывает? Да ничего, мы с ней помиримся, простит она меня, она ведь баба-то не злая, в горячке и не такое сказать можно…

– А почему же вы нам в горячке сразу это не рассказали? Вот только сейчас надумали? – спросил я.

– Так я поначалу, до того как про кражу узнал, думал, что так просто скрыпач наклепал на меня. Ну и решил помолчать – как докажешь, что я портвейн пил, – может, он сам выпил, а на меня сваливает? – он говорил с ласковым откровенным нахальством, каким-то шестым звериным чувством ощущая, что сейчас мы обязаны будем выяснить и впредь отстаивать именно эту его позицию, потому что скорее всего это была правда, и он точно знал, что уж раз он сказал правду, то мы теперь его сами будем защищать от обвинения в краже, и то, что все это мерзко, ему и в голову не приходило, а если приходило, то не стесняться же нас – нам ведь деньги платят именно за то, чтобы мы узнавали правду.

– Да-а, значит, не знал ведь я поначалу, что вещички у скрыпача маханули, и он из-за них такой тарарам поднимет. А как узнал, то испугался – иди докажи, что ты не верблюд, что ты не брал барахла никакого у скрыпача. Покрутятся маленько, думал, вокруг да около и отвалят от меня. А вы вон чего надумали – в тюрьму меня сажать! За что? За глоток портвею? Да я выйду отседа – я ему сам бутылку куплю, пусть удавится с нею. Эт-то же надо – за стакан выпивки человека в тюрьму сажать!

Он уже вошел в новую роль – искреннего ощущения себя безвинной жертвой чудовищной жадности богатея-скрипача, у которого полный буфет пропадающих зазря початых бутылок выпивки, и учиненного нами произвола и беззакония.

– Что же это? – говорил он с надрывом. – Как в старые времена – в тюрьму за краюху хлеба? Или за стакан выпивки?

– Ну-ка, не отвлекайтесь! Эта история когда произошла?

– Четырнадцатого, в четверг, в ночь на пятницу.

– А в пятницу днем вы пришли в клинику. Почему?

– Так проспал я в пятницу утром на работу. В пятницу-то мне с утра на работу, а я головы поднять не могу. Совсем плохо мне было. Так в поликлинике такие собаки сидят, они разве бюллетень дадут? И образуется, значит, у меня прогул. Выгнали бы меня с работы, это уж как пить дать. Я и вспомнил про направление свое в лечебницу, я его с месяц назад у врача получил. Обратно же, если сам приходишь в эту больницу – по больничному сто процентов платят, а если на принудиловку сюда отправят – ни копеечки тебе не полагается. Ну, я и пришел. Решил подкрепить свой ослабленный организм…

– И пронесли с собой пузырек с соляной кислотой на всякий случай? -спросил я сочувственно.

– Оговорила меня врачиха – я ей правду-матку в глаза режу, а кому ее приятно слушать! Вот она и решила от меня таким способом отделаться…

Лаврова с иронической ухмылкой сказала ему:

– Сначала, Обольников, вы резали правду-матку в разговорах с доктором Константиновой, потом вы ее резали на допросах и сейчас ее режете. По-моему, вы уже ее совсем зарезали…

Он махнул рукой – чего с вами говорить!

– Так что, отпустят меня сейчас? – спросил-потребовал он.

– Нет, – сказал я,

– Это как это – нет? – сказал он сердито

– Даже если все рассказанное вами – правда, то вы пробудете здесь до решения вопроса о вашем принудительном лечении. И номера с пузырьками больше не пройдут. Лечить вас от болезни будут основательно – я уж сам прослежу за тем, чтобы подкрепили ваш ослабленный организм. Больше пить вы не будете -это я вам обещаю…

– Буду! – завизжал Обольников. – Буду! Назло вам всем буду!

– Нет! – злорадно захохотал я. – Не будете! Вы себя любите очень и знаете, что от глотка алкоголя вас после этих лекарств в дугу свернет. Лекарства-то рассчитаны на нормальных людей, которые действительно вылечиться хотят. И на таких «артистов», как вы, чтобы вас в узде страхом держать!

– Вы ему верите? – спросила Лаврова после того, как увели Обольникова.

– Трудно сказать. Но это может быть правдой.

– И я допускаю, что он говорит правду. Но… – она замерла в нерешительности.

– Что «но»? – спросил я.

– Я боюсь, что мы сами хотим ему найти лазейку.

– Не понял.

– Мы похожи на детей, разобравших из любопытства будильник. Потом собрали снова, но остались почему-то лишние детали. А часы не ходят…

– Обольников – лишняя деталь? – ничего не выражающим голосом поинтересовался я.

– Во всяком случае, он выпадает из той схемы, при которой часы могли бы ходить. Так как мы это себе представляем…

– Не знаю, – покачал я головой. – Ребята, купившие магнитофон, дали словесный портрет продавца. Очень подробный. Я отрабатывал с ними сам на фотороботе.

– Иконников? – подалась ко мне Лаврова.

– Нет. Скорее «слесарь». А сейчас звонил Бабайцев и сказал, что пришло в адрес Филоновой на имя Иконникова письмо.

– Что вы собираетесь делать?

– Ждать. Сегодня Филонова отдаст письмо Иконникову. Он должен будет сделать ход…

– А почему вы должны ждать его следующего хода? – сказала с вызовом Лаврова.

– Потому что у меня нет другого пути. Как говорят шахматисты, нет активной игры. Комиссар не разрешил перлюстрацию.

– Честно говоря, мне это тоже не очень нравилось. Я зло засмеялся:

– А мне, например, доставляет огромное удовольствие чтение чужих писем. Особенно интимных, с клубничкой… Лаврова покраснела:

– Вы напрасно обиделись. Я вовсе не это имела в виду. Просто я неправильно выразилась…

– Я так и понял. Вот давайте подумаем над оперативными мероприятиями, которые бы вам нравились…

Зазвонил телефон, я снял трубку и услышал голос комиссара:

– Тихонов? Зайди ко мне.

– Слушаюсь.

– И захвати с собой «фомку», которую вы изъяли на месте происшествия.

– Хорошо, – сказал я, но понять не мог никак – зачем это комиссару понадобилась -"фомка"?

Он поднял голову, взглянул на меня поверх очков и молча кивнул на стул – садись. А сам по-прежнему читал какое-то уголовное дело. Читал он, наверное, давно, потому что между страниц тома лежали листочки закладок с какими-то пометками. Я сидел, смотрел, как он шевелит толстыми губами при чтении, и мне почему-то хотелось, чтобы, перелистывая страницы, он муслил палец, но комиссар палец не муслил, а только внимательно, медленно читал листы старого дела, смешно подергивая носом и почесывая карандашом висок. Время от времени он посматривал на меня поверх стекол очков быстрым косым взглядом, и мне тогда казалось, будто он знает обо мне что-то такое, чего бы я не хотел, чтобы он знал, а он все-таки узнал и вот теперь неодобрительно посматривает на меня, обдумывая, как бы сделать мне разнос повнушительней. Читал он довольно долго, потом захлопнул папку, снял с переносицы и положил на стол очки.