Анатолий Курчаткин - Звезда бегущая

Надо, пожалуй, передохнуть, решил он, завтра еще целый день, завтра еще насмотрюсь.

Он быстро расстегнул халат, снял его, свернул и, сильно оттолкнувшись от земли, вспрыгнул на крыльцо. Метр был верный от земли до верхней площадки крыльца, запрыгнул — как взлетел, и это дало мгновенное ощущение крепости, здоровья, физической нерастраченности сил. Нет, надо только быть настойчивым в движении к поставленной цели, не сворачивать никуда, не упускать ее ни на миг из виду, и она сама дастся в руки. А материалу для очерка об этом летучем медицинском отряде из Москвы вполне уже, в общем, достаточно, вполне, тут уже не в материале дело, материал собран в основном, а вот на что насадить его, на какую мысль, идея какая, чтобы глобально, всечеловечески… Иначе бессмысленно все.

Теперь народу в фойе было немного — разошлись по кабинетам. Стояли двое у тумбочки медсестры Лины Коркиной, исполнявшей на приемах обязанности регистратора, стояли двое возле провизора Гали Коваль, она читала рецепты:

— Ага, невропатолог вам триоксазин выписала, три упаковки. Вы знаете, я вам рекомендую взять побольше. Очень хорошее и редкое лекарство. Если оно вам нужно, берите побольше. Где вы его потом доставать будете!..

Совет этот она давала пожилому, с заветренным, дубовым лицом мужчине, такого крепкого, душевно здорового вида, что Прищепкин, слушая Галю, и хотел сдержаться, а все равно улыбнулся.

— Хорошее лекарство, хорошее, — сказал он мужчине, чтобы тот невзначай не истолковал его улыбку как-нибудь неверно. Он видел этого мужчину на приеме у отоларинголога Урванцева. Юрсов, кажется, была его фамилия, бригадир лесорубов, так записано в карточке. Возможно, что-нибудь у него и было, какие-нибудь болезни, но уж не нервные, это наверняка. Вот, то самое, на что жаловался нынче утром бригадир Кодзев: один бездарен и ленив, а потом десять после него разгребаются, лбы расшибают. Невропатолог Костючева там сейчас чуть не всем подряд этот триоксазин выписывает.

Юрсов расплатился с Галей, сгреб с тумбочки хрустящие упаковки с лекарствами в карман и ушел, и Галя, взяв рецепты стоявшей следом за ним женщины, прежде чем обслуживать ее, взглянула на Прищепкина:

— Что, Владимир Дмитриевич?

Это она так нарочно подчеркнуто-официально называла его по имени-отчеству, на самом же деле с нынешнего утра они перешли на «ты». Ей было двадцать лет, в самой поре, когда каждую минуту думаешь о любви, хочешь любить и быть любимой, день, прожитый без любви или хотя бы возможности ее, ощущается прожитым впустую, а тут полтора месяца в тесном, маленьком, замкнутом мирке, без малейшей надежды на отношения, хоть чем-то напоминающие любовь, душа устала от однообразия, и вдруг — новое лицо, да еще из непонятной, загадочной, таинственной сферы журналистики, и ничего не можешь поделать — влечет туда, хочется приблизиться к ее тайне, раскрыть ее… Это когда после бани Прищепкин в компании Дашниани пришел в столовую, Галя еще сидела там вместе с Линой Коркиной, и позвала их к своему столу, и после не обращала никакого внимания на Дашниани, а все только с ним, с Прищепкиным: а откуда, а как, а почему, ну и что интересного увидели? Само собой получилось, что стали на «ты».

Того же примерно рода явление, что с ним самим в командировках. Поменял обычное на необычное — и сразу все обостренней, ярче, пронзительней. Но вот если бы не Галя Коваль, а Лилия Глинская так… впрочем, нет, и тогда не стоило бы. Командировка есть командировка, вовсе она не для того существует. Для дела. И надо в ней заниматься делом, ничем другим, все эти позывы на приключения от лукавого, пуститься в них — все будет казаться, полным-полнехоньки твои невода, а вытащишь после на берег — одна тина. Дело, оно лишь не обманет. Это все равно как ягоду собирать в корзину: положил одну, положил другую — нет веса, но клади, знай клади — и глядишь, с горой уже, руку оттягивает. Цели достигаются только делами. Ими, и только. А глядеть по сторонам — не сделать дела.

— Возьмите, Галя, на хранение, — протягивая ей свернутый халат, сказал Прищепкин. — Пойду к реке схожу, пройдусь немного.

— Ой! — протянула Галя, наклонила голову, расширила глаза и взглянула на него из-под ресниц. — А как же без вас, Владимир Дмитриевич?

— Ничего, ничего, перебьетесь, — не очень стараясь попасть ей в тон, улыбнулся Прищепкин. И качнул рукой с халатом. — Так берете?

— Давайте, что с вами поделаешь.

Прищепкин пошел к реке.

Он уже был на ней сегодня, видел на берегу лодки и хотел сейчас посмотреть вблизи — на замках, не на замках, с веслами, без весел, скорее всего, без весел, и тогда походить по домам, попросить весла, ключи от замков, если на замках, и после, когда окончится прием, устроить лодочную прогулку, кто, может, и откажется, а большинство будут рады и благодарны ему.

На реку он нынче днем ходил не просто так, не на прогулку, а шел ее берегом на нижний склад. Командировка недолгая, трехдневная, можно привезти из нее один этот очерк — нормально будет, но «перья» и из таких, двух-трехдневных, никогда не привозили одного «материала», всегда к основному что-нибудь еще, поменьше, попроще, и он тоже не позволял себе по-другому. После столовой утром, когда все отправились готовить клуб к приему, он сходил в лесопунктовскую контору, повезло, застал начальника лесопункта, побеседовал с ним, исписал в блокноте целую страницу цифрами, в лес, на лесосеку ехать было некогда, завтра суббота, выходной — и тоже не попасть, и тогда сообразил сходить на нижний склад, там работала бригада раскряжевщиков, выли пилы, летели опилки, пахло смолой, механизация стояла, все вручную, двое мужчин, пильщик и сучкорез, и женщина-разметчица набросились на Прищепкина, выкладывая свои обиды, как специально ждали его, — с лихвой должно было хватить наговоренного на среднего такого размера корреспонденцию. Славы она не принесет, но в зачет пойдет: ездил всего ничего, а там и там успел.

Лодки оказались без всяких замков, просто вытащены носом на берег, но весла в них, конечно, не лежали. В первом доме на крик Прищепкина никто из-за ограды не отозвался, взлаяла только, загремела цепью невидимая собака, и заходить внутрь Прищепкин не решился. В следующем доме хозяин находился во дворе, и дозваться его ничего не стоило, лодок у него было сразу две, и он дал весла к обеим. Прищепкин поинтересовался, можно ли будет подержать весла у себя, не отдавать их пока, до завтрашнего дня, хозяин не имел ничего против, только и попросил, чтобы не уехали, не занеся. Он называл Прищепкина доктором. Прищепкин не стал объясняться, зачем? «Завтра с утра хочу подойти, в боку у меня все колет чего-то, — провожая его на улицу, говорил хозяин. — Можно, нет завтра с утра? Будете принимать?» — «Можно, можно», — покивал Прищепкин.