Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

…Он проснулся, огляделся, встал, вышел босиком в сенки, сунул большие ноги в калоши, шагнул в ограду, поглядел на небо и подумал, что наверное, где-то граница между ночью и утром: с заречной стороны от леса было темнее, от полей — светлее. Это было едва различимо, но Егор Кузьмич понял, что уже утро скоро. Скукарекал петух, стало быть, не ошибся Егор Кузьмич.

Он подумал, почему ему в этот год мало спится. Все время так встает. Старость, что ли? Неужто? Почувствовал прохладу, забирающуюся под выпущенную из-под подштанников рубаху, зашел в сенки, надел пиджак.

Со стороны полей свет надвигался на тьму, теснил ее к лесу, небо вырисовывалось чистым, бирюзовым. Егор решил, что вёдро будет. Хорошо, сенокос закончат и хлеба уберут в пору.

Колхоз уже третий год в передовых, слава богу, ходит. Но Егор Кузьмич все чем-то недоволен. Он винит про себя Андрюху, что тот стал нерасторопен, успокоился вроде. Хотя сын его председательствует исправно и недостатков его никто не видит, кроме Егора, в районе и области хвалят только.

Пока топтался в ограде Егор, думал, уж туман от реки подниматься стал, и зарделось над полями, заалело небо. «Солнышко взойдет скоро, а Андрюха, наверное, и не торопится. Я говорю, лениться стал. Кабы дело ладно было».

Егор Кузьмич знал, что Андрей заедет к нему утром и свозит его посмотреть поля, еще раз удостовериться, что все ладно идет, но Егор почему-то в этот год ворчлив стал, все в чем-нибудь сомневается или не верит.

Три дня назад Андрей возил его на поля, и он видел, что хлеба отличные — так нет, как вроде забыл, сказал Андрею, что еще посмотреть хочет, чтобы с уборкой не проморгать. Везде он старается совет дать, все видит, ничего не пропустит и еще считает, что Андрюха проглядеть может. В этот год он даже стал нервничать, если что не так. Вот как наступило лето, так он и спать-то ладом не стал… И пока не «отстрадуются» и хлеба не уберут, сердце у него не успокоится. Он и поругивать станет Андрюху, а тот не сердится, нервы у него крепкие, не как у Егора Кузьмича.

Он знает: мужики его оком барометра называют, в шутку, конечно. Егор Кузьмич действительно точно определяет, когда сеять пора наступит, когда жать. Все бы хорошо, но в последнее время с головой у него все-таки никудышно стало. На той неделе вместо одного тополя перед Андрюхиным домом — два увидел. Это негодно. В больницу бы сходить надо, а он не идет, обойдется, думает. Ему все не верилось, что он заболеть может, не представлял себе, что так поиздержится. А что слабость чувствовал раньше — он на ранения сваливал. Голову у него слегка туманит после вчерашнего. Так это, считал, потому, что не спится ему, и соглашаться, что здоровье сдает — не хотел.

Мысли прервал гудок на улице. Он подумал: видно, Андрюха не проспал, молодец! Егор Кузьмич вышел за ворота.

— Здорово, отец. Я уж знаю, что тебе давно не спится. Поэтому и поспешил.

— Здравствуй. Я вперед петуха встал. Поехали, до завтрака сгоняем.

Егор Кузьмич открыл дверцу и стал садиться. Андрей засмеялся.

— Ты, отец, в кальсонах поедешь?

— Будь ты грех… Вот она, спешка-то…

Он сходил в избу, натянул штаны, вернулся, залез, кряхтя, в машину, и она легко поплыла сквозь туман по зеленой деревенской улице, выкатила за околицу, миновала скотные дворы, силосную башню, выгон и остановилась на меже ржаного и пшеничного полей. Дверца отворилась, но долго никто не показывался. Потом грузно, неуклюже вывалилась угловатая, крупная фигура Егора Кузьмича.

— Что, отец, узкий проем для тебя? — смеясь, бросил Андрей, такой же плечистый, только поджарый.

— Еле выполз в эту щель. Отяжелел.

— Лишь бы нутро здоровое было, а прыткость в твои годы не нужна.

— На нутро не в обиде. Ты поезжай, Андрюха, на восьмое-то поле, а я тут побуду, посижу на меже. Солнышко вон как баско выглядывает. Шибко уж тут хорошо. Душа петухом поет — хлеба какие вымахали!

— Добро. Я через часик вернусь.

— Можешь и боле. Че тебе торопиться? Давай кати.

Андрей улыбнулся. Он знал, что отцу хочется побыть одному, полюбоваться хлебами, установившейся погодой и поворошить в голове всякие дела…

«Волга» поплыла меж хлебов и нырнула за густую стену ржи.

Егор Кузьмич подошел к полю вплотную, нагнул стебли, сорвал несколько ржаных колосьев, помял в шершавых больших руках, подул на них. «Скоро пора убирать». Потом подошел к кромке пшеничного поля, сорвал бережно два колоса, хмыкнул довольно: «Хорошо набирается». Взглянул на бирюзовое небо, зажмурился от солнца. «А погодка как по заказу». Отошел обратно к меже, сел на нее, задумался.

…Не сразу колхоз таким стал, сколько мытарств было. «Эх, война! Война! Да чего говорить — каждому понятно». Но особенно был он в обиде на перебежчиков, которые, видя худыми дела колхозные, после войны в город потянулись, смалодушничали, лучшей жизни искать кинулись…

Безрассудно и планы спускали… Спорил, боролся, в область ездил. Трудно был председательствовать. Ну а когда ограничили держание скота в деревне, тогда уж он так возмутился, что прямо в Москву написал, что, мол, рано еще к такому делу подходить, необходимо колхозникам подсобное хозяйство. Все это проплыло у него в мыслях. А сейчас люди как зажили!.. Он улыбнулся, погладил широкую седую бороду. «Полдеревни уж в квартирах новых живет».

— Воду не таскать, дрова не понужать, — проговорил он вслух.

А вот он не желает из своей избы выезжать, хоть и давно уж зовет его Андрюха. Ему все мило в своей избе — и полати широченные, и голбец у печи, и лавки вдоль стен, а икон таких на божнице ни у кого нет. Приезжали как-то из города на уборку, так один привязался: «Сколь хочешь, дедушка, не пожалею вон за ту крайнюю». Но Егор Кузьмич в достатке живет и не рехнулся еще, чтобы иконы продавать. Ты, сказал, парень из ума, видно, выжился: бога торгуешь. Он усмехнулся, вспомнив. Но если станет Андрюха больно настаивать, он переедет, сын все-таки.

Солнышко уже пригревало хорошо, туман над рекой оседал, разливался молоком по низине, из-за него вырастали верхушки сосен, скалы в заречье. Тепло…

Егор Кузьмич видит колхоз еще богаче, дома все новые…

— Отец? Уснул? Приморило на солнышке? — услышал Егор Кузьмич голос Андрея. — Вставай, поедем. Егор открыл глаза, улыбнулся сыну.

— А я уж сон увидел, Андрюха.

— Какой?

— Да уж в коммунизме мы.

— Ну и хорошо! Садись!

Егор Кузьмич тяжело поднялся, в широких шароварах, в красной рубахе навыпуск, он казался еще больше, шире, грузнее.

Андрей подумал: «Не зря, видно, говорят, что наволочку от перины с пшеницей с места на место на спор в молодости перетаскивал. Была, видно, в нем сила. Ну, дай бог ему здоровья».

Егор не спеша подошел к машине.

— Однако центнеров по тридцать ныне опять будет, Андрюха.