Николай Кузьмин - Соседи

Сонно, одна за другой, опускались сверху медленные, малокровные снежинки.

Зиновий, задрав голову и придерживая рукой шапку, наблюдал за беспечной сорокой, уронившей с тяжелой ветки сухую кисею просыпавшегося снега.

— Прелесть! — сказал он, очарованно осматриваясь. — Просто здорово!

— Мажемся, мажемся! — кричала Тамара. — Боря, посмотри в рюкзаке тюбики. Я положила их в карман.

Голос ее звенел, но глох тут же, в великом снегу и соснах, непоколебимо подпиравших небо.

Узкая, с продольным желобком поверхность лыжи была сильно изранена царапинами, поисточилась и иссохла. Уперев один конец в землю, а другой положив себе на плечо, Борис Николаевич резкими сильными ударами тюбика по дереву стал наносить частые мазки. Тюбик крошился, затачиваясь с одного бока и теряя в мазках на дереве свой глубокий бутылочный цвет.

Растирать мазь он принялся сначала пробковой распоркой, а затем ладонью, держа лыжу на весу за дужку крепления. Широкие ритмичные взмахи руки по всей длине лыжи разогрели дерево, комочки мази растопились, сильно запахло хвоей. Скоро горячей, пылающей ладони стали нечувствительны царапины, дерево заскрипело под рукой, покрываясь крепким маслянистым глянцем.

— Прекрасная затея! — снова сказал Зиновий, весь распаренный, красный, неумело повторяя все, что делал Борис Николаевич.

Тамара отобрала у него лыжу.

— Клади пока мазь, а я разотру.

Волосы поминутно мешали ей, и она отбрасывала их сгибом испачканной руки.

— Ну, все? — спросил наконец Борис Николаевич, оглядывая попутчиков. — Тогда по коням!

Вдев носок ботинка в крепление, он нашарил шипы и туго затянул дужку, пригибая ее вниз. Лыжа закрепилась плотно, став как бы продолжением ноги. Он вдел руки в ременные петли и, оперевшись на палки, несколько раз сильно, назад и вперед, подвигал ногами. Скольжение было хорошее.

— Ну-с…

Тамара уже откатилась от дороги и теперь, высоко поднимая из снега лыжи, выбиралась на пригорок.

— А снег, снег пахнет, чувствуете? — кричала она, оборачиваясь.

— Ну-с, я вперед, а вы за мной, — сказал Борис Николаевич и мощно оттолкнулся палками. — Я предлагаю небольшой кружок по окрестностям. Или сразу курс на город? Все-таки забрались далековато.

— Командуй сам! — кричала Тамара, беспорядочно взмахивая палками и уминая снег. — Устанем, выйдем к автобусу.

— Мадам! — позвал сзади раскрасневшийся Зиновий, с упоением одолевая глубокий снег. — Мадам, предлагаю забег сильнейших. На Кравцова равняться нечего. Он нам не пара.

— Боря, ты далеко не убегай, — попросила Тамара. — Оглядывайся.

Судя по состоянию снега, недели две назад была оттепель, и Борис Николаевич вспомнил, что в самом деле не так давно стояли сырые ненастные дни. Неглубоко под свежим снегом образовалась плотная корка наста, и, если идти быстро, она легко выдерживала человека.

Сначала Борис Николаевич никак не мог освоиться с вольным размашистым шагом, но постепенно припомнилась забытая сноровка, и шаг стал длинным, накатистым, с широкой и ритмичной работой рук. Унялось и сердце, будто тело со всеми мышцами подхватило его учащенный темп, и дышать и двигаться стало легко и вольно.

С сухим шелестом раздавался под ногами сыпучий вымороженный снег, и Борис Николаевич, наклонив голову, видел мелькание острых кончиков лыж, попеременно обгоняющих одна другую. Они высовывались из-под снега, как перископы. Идти становилось все легче, и он с удовольствием ощущал, как захолодело от быстрого бега тело, как пружинят, напрягаясь, ноги и крепнут, наливаются плечи от резких толчков палками. Колючий морозный воздух покалывал гортань, но чем размашистей становились шаги, тем чаще и гуще вырывалось из груди горячее дыхание, и по тому, как загорелись и сделались упругими щеки, он чувствовал, что этот ясный, настоянный на хвое воздух вентилирует все его тело, выдувая изнеженную квартирную немощь.

Ему попались свежие следы, две ровных узеньких полоски, скупо прорезавшие снежный покров между соснами. Борис Николаевич вспомнил о парнях в автобусе. Несколько минут он шел по следу, раскатываясь еще сильнее, но потом свернул вбок и пошел своим путем, наблюдая все время, как загнутые кончики лыж режут никем не тронутый пласт снега. Следы попались ему снова, и он еще раз прокатился по чужой лыжне, но потом свернул и уж больше не соблазнялся, прокладывая свой собственный след.

— Бо-ря-а!.. — донесся до него далекий, глохнущий в могучем безмолвии леса крик. Он остановился, сильно и шумно отдуваясь. Сохли губы, сердце колотилось под фуфайкой — хоть удерживай рукой. Задирая ногу, он перекинул лыжи, став на свой же след, и, ослабив колени, грудью навалился на палки, стал ждать.

Две фигуры, двигаясь близко одна за другой, маячили далеко между деревьями. Борис Николаевич, отдыхая, с улыбкой наблюдал, как они, глубоко проваливаясь на каждом шагу, неумело переставляли ноги.

Озябли плечи, и Борис Николаевич, разогреваясь, несколько раз взмахнул руками.

— Ну, тянетесь вы, ну тянетесь! — встретил он их. — Да ноги-то сгибайте. Что вы как деревянные?

Зиновий, трудно дыша всей грудью, остановился и растопырил руки, упираясь в палки. От него валил пар, он боролся с одышкой.

— Старик… не кощунствуй. Помни… часовой стрелке… не угнаться за минутной. Зато она и показывает-то… часы!

Борис Николаевич рассмеялся.

— Сомнительное утешение на гонках!

Тамара, тоже задыхаясь, блестела счастливыми глазами.

— Ну… тебе нравится? Ты далеко ушел.

Теперь, в лесу, он не казался ей больным, он выглядел и здоровей и мужественней смешного, неуклюжего Зиновия.

Борис Николаевич снова навалился на палки.

— Знаете, братцы, давненько уж не чувствовал я себя так здорово! Просто великолепно! Все-таки в нашем любимом и треклятом городе, в прокуренном своем офисе человек медленно, но верно закисает. Оттуда и все немощи. А здесь чувствуете, как всего тебя продувает? Насквозь! — С восхищением задрав голову, он половил языком редко падавшие снежинки. — Все эти дни, признаться если, я, братцы, ощущаю какой-то припадок озарения, что ли. Такое, знаете ли, свалилось, как на столетнего. Мудрость, так сказать, возраста. Сам не пойму откуда… И вот бегу я сейчас, а в голове все шевелится, шевелится. Смотрите, мы часто говорим: свобода, свобода, абсолютная свобода! И как эталон этого, лучшее доказательство люди всегда считали выбор пути — идти куда захочешь. Хоть на все четыре стороны! Но ведь что получается-то? Ведь, выбирая какую он хочет дорогу, человек совершенно не свободен. Совершенно! Это один обман. Выбрав дорогу, он уже тем самым подчиняет себя… или, иначе скажем, в зависимость ставит от воли строителя, проложившего эту самую дорогу. А тот, в свою очередь, наверняка был не свободен и зависел от заказчика, от материала и средств, от характера местности, наконец! И так во всем. Вот уж на что, кажись, медицина, а тоже. Вот тобой, Зям, что распоряжается? Болезни. Само существование человека. И ты от этого никогда не свободен. Какая-то всеобщая обязательность! Все равно что вечное вращение Земли. Человек живет, и одним этим он уже обязан и обязан. Сплошь и до конца дней. А всякие там права — это лишь жалкая компенсация за наши вечные и никогда не проходящие… Но чего вы ржете, черти?