Николай Кузьмин - Соседи

Павел пренебрежительно усмехнулся:

— Ну, какая тут у вас механизация!

Она обиделась, понимающе посмотрела на него, затянулась папиросой.

— Смотрите, Трофимов. Единоличника из вас все равно, по-моему, не получится.

Павел обескураженно смотрел ей вслед: «При чем здесь единоличник…»

— Сейчас главное что? — начал распаляться дед, но Павел, не обращая на него внимания, пошел своей дорогой, нет-нет да и задумываясь над непонятными словами председателя артели. «Единоличник…»

Думал он об этом и дома, копая погреб. После памятной размолвки с Пелагеей он с ожесточением ушел в хозяйские заботы. Яма под погреб подалась за это время изрядно. Павел будто закостенел — не замечал ни опухших глаз Пелагеи, ни ее угодливых разносолов: равнодушно завтракал и уходил копать. То ли усталость начинала сказываться, то ли действовала сырая могильная прохлада ямы — все чаще стала вспоминаться ему рабочая бригада. Морщилась солнечная, надречная синева, свежий упругий ветер пузырил рубахи плотников — высоко вверх, под самые облака, возносилась белая опалубка плотины. И искуситель Арефьич грозил сухим стариковским пальцем: «Врешь, сукин кот…» Павел вздыхал, со злой скукой смотрел вверх и не видел даже неба: чтобы сохраннее было добро, погреб копали под поветью; наверху был навес трухлявых жердей, настланных еще въедливым в хозяйство дедом Макаром, а на них — стожок сметанного уже самим Павлом сена.

«Копаешь, стараешься, а все равно бросать», — с горечью думал Павел. О том, что деревня попадает в зону затопления, говорили теперь совершенно открыто. На прошлой неделе приезжал представитель строительства гидростанции и рассказывал об условиях переселения. В клубе набилось битком. Павел узнал об этом позже всех, и, когда прибежал, представитель уже кончил говорить и отвечал на вопросы. Условия получались очень хорошими — государство давало ссуду, помогало материалами, перевозило старый скарб.

— А место? — кричал пронзительный дед. — Место где нарезать будут?

Представитель отвечал, что насчет места под будущую деревню еще не решено точно, пусть делегация съездит как-нибудь и сама обследует, где лучше.

Делегацию стали выбирать тут же; выбирали в основном колхозники — они переезду обрадовались и теперь хотели найти место поближе к центральной усадьбе. Артельные расходились хмуро — Фаина Степановна готовилась перебросить артель в райцентр; жалко было расставаться с соседями: ведь не один год бок о бок прожито!

Павел, пока представителя допекали вопросами, все силился протискаться к нему поближе, узнать: как там бригада Арефьича? Теперь, поди-ка, где уж работают!.. Но спросить удалось только в последнюю минуту, когда представитель уже заносил в машину ногу. Бригады Арефьича он не помнил.

— Ну да этот, с бородой, — показывал Павел.

— Опалубщики, говорите? Да их там знаете сколько! Сейчас уже высоко поднялись.

— Высоко?

— Ну, куда там! С осени начнем перекрытие.

— Да-а… — нерешительно топтался Павел. До смерти хотелось поговорить — пока шел, все думал узнать об Арефьиче: перевез ли старик семью, да о том, кого же теперь взяли в бригаду вместо него, — но представитель, кивнув ему, захлопнул дверцу машины.

Павел медленно брел один по улице. Выходит, добавили опалубщиков на стройку. С весны еще поговаривали об этом. Теперь дело пойдет быстро. Смотри ты, скоро затопление!.. И в то же время горестно было — о нем-то совсем забыли. Хотя где тут помнить — дел-то сколько! Сам виноват — ушел. Павел сильно, всей грудью вздохнул и не почувствовал боли. А ведь врал чертов докторишка. Ни для кого река не яд, а для него, видишь ли, яд… Хотелось поговорить с кем-нибудь, посоветоваться — но с кем? Анна уехала с делегацией колхозников смотреть новое место, с Пелагеей, как он подумал, лучше было этого разговора и не затевать — слез не оберешься. Приходилось самому…

Вечерами, пока не потухнет за околицей закат, Павел стоял у ворот и скучно жевал былинку. Проходило стадо, умолкал ребячий гам, подавала голос гармонь — начиналось молодое, еще не разменянное на годы веселье.

Мимо него гурьбой проходили парни и девки. Рвал тишину улицы надсадный хохот, а едва умолкал — вновь слышался смачный говорок остряка. Шли в клуб — из райцентра всего на один вечер приезжал лектор. После лекции — танцы… Павел закрывал ставни, в избе хмурая, измученная ссорой и молчаливой неизвестностью Пелагея зажигала лампу, ждала за столом. У Анны, сестры, в окнах нелюдимая темнота. После того как ее выбрали в делегацию, баба совсем сбилась с ног: к осени колхоз решил перевести на новое место фермы, и Анна за хлопотами даже не ночевала дома. Павла она увидела как-то мельком и успела лишь сказать, что место для деревни они выбрали высокое, в бору, рядом речка. И тут же не удержала бабьей слабости — всплакнула: жалко было бросать родительские могилы. Родилась тут, выросла… Утерев скупые слезинки, она озабоченно спросила брата:

— Твоя-то как совсем расстанется? В Иртыш бросится, не пойдет.

Павел только вздохнул, промолчал. Этими словами сестра язвила и его. Пелагея упорно не хотела замечать надвигающихся перемен, словно решила стоять до конца — пусть в реку головой, грудью, как плотиной, встать за свое.

А деревня хлопотливо переживала новизну. Переселения ждали, как обновы. Верилось, что теперь не хватало только новоселья!

— А, привет механизации! — окликнула его как-то Стешка, одетая нарядно, по-праздничному. Павел остановился: хорошая она была девка, запомнилась еще с рыбалки.

— Здравствуй, — улыбнулся он. — Куда это?

— В клуб, куда здесь еще деваться. А что? — с легкой вызывающей усмешкой спросила она.

— Да так. Веселишься, значит?

— А что мне! Чего это ты от своей старухи никуда не показываешься?

— Да на печке лучше.

— Гляди, пропадешь на своей печке. Не увидишь, как и затопят.

— Ничего, выплывем.

— Ну, ну… С добром и ото дна не оторвешься.

— Какое у меня добро? — невольно посерьезнел Павел.

— Какое! Люди переезжать собираются, а они застраиваются…

Это было верно: Павел только на днях перестилал с угла крышу. Свежая тесовая заплата белела вызывающе: дескать, пусть все собираются, а я — вот, нате!..

— Ты чего это одна? — отвел Павел неприятный разговор.

— Какое там одна! — с легкой горечью пожаловалась Стешка. — Вон, тащится.

— Не везет тебе, — рассмеялся Павел и стал здороваться с подошедшим Василием. После рыбалки они еще не виделись; Василий чувствовал себя несколько неловко.

— Что, жаловалась уже? — быстро спросил он, держа руку Павла в своей сухой, цепкой ладони. Подмигнул. — Ничего, вот женюсь, я ей все припомню.

Стешка независимо фыркнула: