Анатолий Данильченко - Метелица

Они направились к дому, не находя слов от волнения, радостные оба, счастливые, взбудораженные долгожданной встречей. У калитки их поджидал Максим, переминаясь с ноги на ногу и с любопытством поглядывая исподлобья. Тощая фигура его кособочилась, будто ему было неловко за свое присутствие.

— Ну, здравствуй, Максим!

— Здравствуйте, — ответил тот смущенно, и Тимофей уловил в его голосе настороженность, робость; отметил это вскользь, но особого значения не придал.

— Вытянулся, брат, совсем молодой человек.

— Растут, Тима. Ой, растут, — зачастила Прося. — Анюту и не узнаешь — невеста.

— Ее нету?

— Завтра приедет. Суббота завтра, она всегда на воскресенье является. Максим, Дружка привязал? Псина злющий, еще цапнет.

— А Валет что ж?

— Подох Валет, давно уже. Как батька помер, так он ни есть, ни пить… На пятые сутки и подох. Ну, да чегой-то мы не о том. Пошли в хату.

В отцовском дворе ничего не переменилось: высокая яблоня у окна, приземистый плетень, отгораживающий сад, поветь с дровами в углу, хлев, собачья будка, даже корыто с водой стояло все на том же месте, под плетнем, а над ним, на растопыренных обрубках лозы, торчали кверху донышками оранжевые глиняные кувшины. Достаточно было одного взгляда, чтобы все это восстановилось в памяти, стало привычным, обыденным, словно отлучался он из дома на день-два, а не на долгих восемь лет. Тимофей с жадностью втянул носом терпкий запах деревенского двора, поднялся по скрипучим ступенькам и, очутившись в трехстене, с облегчением, шумно вздохнул — наконец-то дома! Сколько раз он рисовал в воображении, как переступит порог родной хаты, оглядится — что переменилось в обстановке? — и по давней привычке сядет к столу у окна, выходящего в сад, передохнуть с дороги, остудить разогретую от ходьбы культю. Самые приятные это были минуты.

Он так и сделал: поставил чемоданчик на лавку, повесил на гвоздь картуз и присел на старую, сделанную еще отцовскими руками табуретку, блаженно вытянув протез. Прося умостилась напротив, еще раз оглядела его в упор быстрым взглядом и, не в силах удержать свою радость, широко заулыбалась.

— Ты что?

— Смешной ты стриженый.

— А-а… — Тимофей провел по трехнедельному «ежику» ладошкой и улыбнулся. — Ничего, к сентябрю отрастут, а пока что в картузе похожу.

— Кажись, полысел?

— Есть немного.

— Оно и лучше.

— Это почему?

— Солидней.

Он рассмеялся — весело, легко, как не смеялся уже много лет. Даже удивился сам себе: значит, еще не усохло в нем человеческое веселье и беззаботность.

— А ты ничего выглядишь, — посерьезнела Прося. — Разве что постарел чуток. Я тут измаялась от думок разных. Вона Захар возвернулся — кожа да кости. А был мужичиной!

— Вернулся? — переспросил Тимофей, машинально оглядываясь и отыскивая Максима. Теперь ему стала понятна его настороженность. Положение у хлопца не из легких.

— Ты Максима?.. — догадалась Прося, перехватив его взгляд. — Во дворе он, мешать не хочет. Чуткий хлопец, прямо на удивление. — Она вздохнула и потупилась. — Жалко мне его, Тима, за родного стал. А тут Захар, чтоб ему пусто, в Гомеле обосновался, забрать к себе хочет. Прямо не знаю…

— А Максим как?

— Ко мне привык, да тебя, видно, опасается. Дите же тут ни при чем. А, Тим? — спросила она вкрадчиво.

— Да-да, конечно, — поспешил успокоить ее Тимофей. — Пусть сам решает, скажи ему. И я поговорю.

— А Захар же покаянным пришел, дескать, виноватый, простите-извините. Прикидывается, паскудник, думается мне.

— Пусть его, — покривился Тимофей от неприятных воспоминаний. — Не хочу я о нем…

— А и то! — спохватилась Прося. — Во баба-дура завела патефон. Поговорим еще, потом. На стол готовить надо, гляди — и гости заявятся. Ты передохни да переодевайся в чистое. В шкафу там, в светелке.

— Какие гости?

— Ну-у, Яков-председатель, Елена Павловна — она теперь заведующей в школе, может, еще кто. К вечеру все прознают. Яков уж точно прибежит. Я так думаю: надо бы пригласить, чтоб им ловчее было. Максим сбегает. А Ксюша в воскресенье приедет. У Максима завтра экзамен, свидится с Артемом — в одном классе они — передаст. Познакомишься с мужиком ее, с Демидом… я писала тебе. Пьянчуга он, видать, не будет у них жизни. Ну, так посылать Максима?

— Пошли, — кивнул Тимофей и уточнил: — К Якову и Елене Павловне, больше ни к кому не надо. Не хочу шума.

Он видел, что жена обеспокоена будущим отношением сельчан к нему, вернувшемуся из заключения, но умалчивала, боясь огорчить своими сомнениями, и был благодарен за ее тактичность. Сам он старался не думать об этом, однако такие мысли не однажды приходили к нему, будоража воображение неприятными картинами. Все-таки он отбывал наказание, злых языков тут не избежать. В добром отношении Якова Илина Тимофей не сомневался, а вот другие…

Прося отослала Максима и принялась хлопотать у печи, обсказывая все метелицкие перемены, которых накопилось превеликое множество: одни умерли, другие переехали на новое место, третьи повырастали и поженились, — а Тимофей, заметив в зеркале отросшую за дорогу рыжую щетину (от ежедневного бритья он давно отвык), правил на оселке отцовскую бритву, с тихим удовольствием поглядывая на жену. Все такая же несуетливая, степенная, но проворная в работе, она, казалось, нисколько не постарела, разве что слегка ссутулилась, округлилась и обвисла в теле, да узелок волос на затылке уменьшился до кулака. Ее чуть напевный говор, полная фигура, плавные, точно рассчитанные движения создавали атмосферу домовитости, уюта, укрепляли чувство уверенности в себе и незыблемости заведенного от века размеренного уклада жизни. Он понимал, что незыблемость эта кажущаяся, ненадежная, в любую минуту по воле случая или по неразумности людской все может рухнуть, перевернуться кверху дном, как уже случалось, но хотелось верить в лучшее, продлить состояние душевной уравновешенности и покоя.

Брился он долго, наслаждаясь приятным скольжением хорошо наведенной бритвы и радуясь от одной только мысли, что никуда не надо торопиться, что теперь он сам себе хозяин. Сейчас бы еще в баньку сходить, похлестать себя березовым веником, понежиться, поразмякнуть на полке́. Кажется, большего удовольствия и не придумаешь.

— Банька наша не захирела? — спросил Тимофей.

— В полной исправности. Я вот управлюсь тут и истоплю. — Прося сверкнула глазами, весело заулыбалась. — Потру тебе спинку, попарю. Давно мылся?

— Да сегодня вряд ли удастся — засидимся дотемна.

— А хоть бы и до ночи. В бане теперь электричество, Максим провел, так что можно в любое время.

— Сам и провел?

— Ага, сам все. Таки смышленый хлопец! Истоплю баньку, у меня там все заготовлено — и дрова, и водица.