Анатолий Данильченко - Метелица

Тимофей поднял голову, любуясь свисающим с потолка стеклянным кругляшом, и почувствовал непреодолимое желание включить свет — какой он в старой отцовской хате, прокопченной за долгие годы гарью керосиновой лампы? Прося будто прочитала его мысли — щелкнула выключателем.

— Каково, а? — спросила горделиво. — И на керосин не надо тратиться.

— Не дождался батя, — погрустнел Тимофей. — А как он радовался первым столбам перед войной! Помнишь белые столбы вдоль улицы? Свеженькие, пахнущие сосной…

— Помню, кто ж не помнит.

— К зиме сорокового собирались провести.

— Много чего собирались.

— Да, много… Как он умер? — спросил неожиданно для Проси и для себя самого.

— В ночь, я спала уже. Ксюша расскажет… Ты побрился, давай солью́, — перевела она разговор на другое, не желая его омрачать воспоминаниями. — Ага, вон и Максим идет…

Тимофей ополоснулся над треногой и переоделся в выходное, с удовольствием отметив, что костюм и рубашка тщательно отутюжены. Значит, ждала Прося, готовилась к встрече, верила в его освобождение, хотя он не писал ей и сам не был уверен, что раньше срока вырвется на волю, потому что амнистия касалась в первую очередь и в основном уголовников. В ожидании гостей посидел еще немного у стола, поглядывая то на снующую по трехстену жену, то в окно, на отцветающий сад, и, ощущая безудержную потребность двигаться, вышел во двор. Пес тут же оскалился, натянул цепь, залился гулким лаем.

— Дружок, на место! — прикрикнул Максим и посоветовал: — Вы дайте ему чего-нибудь, он умный, быстро привыкнет.

— Верно, а то и по двору не пройдешь.

— Я принесу.

Он принес миску пахучих мослов, и они вместе принялись задабривать собаку. Дружок присмирел, взял у Тимофея, но близко к себе не подпускал: разгрызая кость, настороженно косил темным глазом и предостерегающе рычал при каждой попытке приблизиться, дескать, знай дистанцию, ты для меня чужой.

— Дружок, это свой! Свой это, — уговаривал пса Максим, но безуспешно.

— Ладно, привыкнет, не так сразу, — оставил Тимофей свою затею с приручением собаки. — У тебя что завтра? Погляжу — не готовишься.

— Сочинение. Пять тем подготовил, думаю, какая-нибудь да будет.

— Как сказать.

— В крайнем случае буду писать на свободную тему.

— А сможешь?

— У меня получается.

— А у Артемки как? Вы же в одном классе.

Тимофей хотел поговорить с ним насчет Просиных опасений, успокоить хлопца и не знал, как подступиться к этой щекотливой теме. Видно было, что и Максим ждет такого разговора. Ждет и боится, старательно пряча настороженный взгляд, не в состоянии избавиться от скованности.

— Артем способный, все на лету схватывает, да только… — замялся Максим и умолк.

— Ну-ну, договаривай.

— Компания сосновских хлопцев нехорошая. Прогуливают… и он с ними.

— Вы что же, не дружите?

— Дружим, а как же! Я не про то. Артем талантливый — рисует, как настоящий художник, а всерьез этим не занимается.

— Вот оно как. Не знал, не знал… — Тимофей помолчал с минуту и спросил: — А как все остальные мальчики, ну… которые вместе с тобой в детдоме были? Вы дружите между собой?

— Дружим.

— Расскажи мне о них. Обо всех — кто где. — Нога у Тимофея начала млеть без движения, и он присел на лавочку под яблоней, пригласив с собой и Максима. — Учатся или уже на свои хлеба подались?

— Кто как. Валерка Юркевич — в нашем классе, Петя Вилюев работает в колхозе, Женя Лозинский — в ФЗУ, по воскресеньям приезжает домой.

— Ну? — поторопил он, когда Максим умолк.

— Что? — не понял тот.

— Остальные как?

— Кто — остальные?

— Как это кто? — заволновался Тимофей в предчувствии нехорошего. — Брат Лозинского Юра, Стасик и Поливанов.

Максим бросил на него испуганный взгляд и потупился, что-то соображая.

— Ты что молчишь?

— Про Сашку мы ничего не знаем. Как увезла его генеральша, так и не видели больше. А Стасик и Женя… Я думал, тетка Прося писала…

— Что?! — ухватил он Максима за рукав, уже все поняв. — Говори.

— Померли они.

— Померли…

В груди у Тимофея защемило тоскливо и безвыходно. Не ожидал он такого удара — растерялся, уставясь в пустоту невидящим взглядом. Что же это получается? Стасика и Юры нет, значит, осталось всего пятеро из девяти, и еще неизвестна судьба Поливанова Саши. Эх, Прося, не написала! Пожалела его, побоялась причинить лишнюю боль. И вот — как обухом по голове…

Соберясь с мыслями, он спросил:

— Когда?

— Юра Лозинский в сорок шестом, а Стасик годом позднее, весной, — ответил Максим торопливо и пояснил, предупреждая дальнейшие вопросы: — Голодно было…

— Да-да, — кивнул Тимофей, с тоской отметив, что плохая еда — не главная причина смерти детей.

«Нет, не главная», — повторил про себя, хотя истинной причины он так и не успел узнать. И узнает ли теперь, неизвестно. Много лет прошло, многое переменилось, остыло в памяти, улеглось. Специально детьми никто не занимался — это ясно. Хотя нет, должно быть, Поливанова возила Сашу по больницам. Но в таком случае, если у детей какое-то опасное заболевание, о нем должно быть известно и в Метелице. Впрочем, эта дамочка, как описывала ее Прося, в деревню не поспешит, плевать ей на всех остальных. Кто же может хоть что-то знать? Чесноков! Единственно — Чесноков. Надо съездить к нему, обязательно. Вот только оглядится дома и съездит в облоно.

— А Плетнюки? — спросил Тимофей. — Дядька Лазарь и тетка Глаша ничего о Саше не знают? Они же выходили его, можно сказать, на руках вынянчили.

— Не знают и они. Гомельского адреса у них нет, а Сашка… может, он и не виноват, генеральша не пускает.

— Так-так… — Он помолчал, машинально ковыряя круглым обрубком протеза землю у лавочки. — Ты вот что, Максим. Давай сразу договоримся: мой приезд совершенно не должен влиять на твои с тетей Просей отношения. Все как было, так пускай и останется. Ты меня понимаешь?

— Да.

— И еще. Не будем ей передавать наш разговор. — Тимофей похлопал его по колену и подмигнул заговорщически. — Оставим между собой.

— Оставим, Тимофей Антипович, — улыбнулся Максим и не удержался — вздохнул с облегчением.

Третий день Тимофей был дома. Приходили гости, одно застолье сменялось другим, и Прося едва успевала готовить. Но делала она это с удовольствием, радуясь каждому новому гостю. Не забыли ее мужа люди, не перестали относиться к нему, как и прежде, с уважением, а значит, и к ней, к хозяйке дома. В субботу, до обеда, Тимофей успел лишь оглядеть двор, хозяйство и наметить кое-какие дела. Надо было подправить загородь на делянке, иначе скотина вытопчет все посевы, обновить обветшалые ступеньки крыльца, подлатать крышу повети, в которой зияла внушительная дыра, и много еще других хозяйственных дел предстояло. Только сейчас не до них.