Алексей Югов - На большой реке

Нина Тайминская обратила внимание, что с обоих берегов Волги огромные белые языки песков, прорвавшись еще далеко от нее сквозь зеленый покров почвы, подступают к самой реке и словно берут ее за горло.

И почти это же самое произносит над нею хрипловато-угрюмый голос Журкова:

— Видите, видите, как пески душат Волгу!

Артемий Федорович сердито повел своими седыми раздвоенными бровями.

Аэродром. Посадка. Снизу подступающий к сердцу холодок планирующего спуска. В сверкающем и прозрачном круге пропеллера стали различимы отдельные махи лопастей. Стоп!..

На большом летном поле аэродрома пассажиров ожидал автобус. Он-то и должен был доставить их в город.

Однако, оторопев, Нина вдруг увидела, что веселый спутник ее с помощью носильщика укладывает в «Победу», присланную за ним, не только свои, но и ее чемоданы.

Она только намеревалась запротестовать, как странный спутник ее рывком отпахнул дверцу своей машины и нарочно, с некоторой старомодностью слов и жестов, слегка склонившись, пригласил ее занять место.

— Прошу! — сказал он, ожидая. — Что? После, после объяснимся, на месте! — благодушно, однако голосом, не признающим противоречий, пресек он ее попытку возражать.

Нина села в машину. Звонко щелкнула дверца. «Победа» тронулась.

Через полчаса быстрой езды они вновь оказались на каком-то летном поле, очень маленьком.

— Наш, так сказать, домашний аэродром, — пояснил, подмигнув, Журков. — Отсюда полетим на обыкновенной «уточке». Но здесь ведь по прямой пустяки: километров пятьдесят.

— Так ведь мне же на пароходе! — воскликнула Нина.

Журков прищурился.

— Ах, вот как! — сказал он шутливо-язвительным, тонким голосом. — Стало быть, знаете, куда плыть?

Тайминская смутилась.

Но он тотчас же успокоил ее и похвалил:

— Я шучу, конечно. Молодец! Так всегда и поступайте. Мало ли кто пожелает узнать, где то у вас, где это!

Тут он душевно-отеческим голосом попросил у нее извинения и объяснил ей, что он, Артемий Федорович Журков, начальник политотдела Гидростроя.

Она сказала ему свое имя и кем она едет на Гидрострой.

— Прекрасно! Энергетики, электрики нам до зарезу нужны... Да. А теперь, — промолвил он, — садимся в нашу гэсовскую «уточку». Пролетим над нашими Гималаями — и через полчасика мы в Староскольске!..

Синяя, почти кубового издали цвета, затихшая под знойным солнцем Волга. Многоверстый, необозримый, плоскопесчаный остров, густо и почти сплошь поросший дикими тополями и тальником и только у самой воды как бы отороченный каймою ослепительно белых, жестко плоёных песков. От сияния этих песков словно бы светлее и на том, на правом берегу, сурово-грозном, угрюмо высящемся своими скалистыми сопками, поросшими бором и чернолесьем.

Этот остров издревле прозван Телячьим.

От левого берега, отвесного и осыпистого, песчаный остров распростерся совсем близко: между ним и левым берегом пролегла лишь неширокая протока, отбившаяся от коренного русла «воложка» — тихий, мутный затон.

А на правом, горном, берегу Волги раскинулся Лощиногорск — город, еще не отмеченный на картах. Вот он отсвечивает на солнце шиферными и черепичными кровлями считанных своих домов. Раскинут он на взъемах очень просторной, многоотрогой и очень длинной котловины-лощины. Широким своим раструбом она распахнута к самым заплескам Волги меж двумя высоченными лбищами оголенных от леса каменных сопок. Они как циклопические ворота в лощину, в город.

Если взглянуть на Лощиногорск с одной из этих гор, то сразу увидишь, что он сложился из нескольких городков: они еще размежеваны меж собой незастроенным пространством. Вот нефтяников городок, а вот гэсовский, больничный, школьный, а вот там, в отдалении, даже и железнодорожный, хотя еще никакой железной дороги не видать.

И уже тесно становится в этой крутобокой и развалистой котловине. И вот уже на откосы, на изволоки окрестных гор взбегают отряды свежих домов и заполняют и заполняют отрог за отрогом эту многоверстую котловину-лощину.

На облысевшем отлоге обширной каменной сопки виднеются белоснежные, с черными черточками окон длинные домики. Издали они очень похожи на кости домино, поставленные ребром.

По ступенькам деревянного крылечка одного из таких белых домиков быстро взбегают две девушки.

Обе они крепкие, пышущие девической свежестью и здоровьем. Обе с большими глазами и той мягкой очерченностью носа, без которой уже как-то и трудно представить себе красивую русскую девушку.

А дальше начинается несхожесть: одна из них — та, что распоряжается, командует, — светло-русая и пышноволосая, повыше ростом и как будто постарше. Она в белом распахнутом пыльнике, из-под которого виднеются белая кофточка с черной бабочкой галстука и синяя, цвета электрик, короткая юбка, открывшая почти до колен ее ноги в красных босоножках, обтянутые капроном. Ее непокрытая голова слегка откинута назад, словно бы отягощенная тугим и большим узлом светлых волос.

Другая — смуглая, черноволосая. Одета в яркий, цветочками, сарафан. И это очень идет к ней. Глаза у нее карие, строгие. Тонкая бровь, чуть что, сейчас же наплывает капризно-гневной морщинкой к самому переносью, щеки вспыхивают, большие глаза сердито мерцают и щурятся...

Голова ее повязана алой шелковой косыночкой. А из-под нее ниспадают на плечи и черными трубами лежат упругие, крупные витки ее густых волос, отсвечивающих на солнце каким-то особым, здоровым блеском.

Вот они обе перед дверью.

— Клава, дай сюда кнопки! — приказывает старшая. Она оборачивается к подруге, прижимая к двери большой лист ватмана — нечто вроде плаката, исполненного от руки.

Это Нина Тайминская.

Вместе с Клавой Хабаровой, что работает дежурной в гостинице нефтяников, она пришла сюда в обеденный перерыв, чтобы вывесить на двери управления Правобережного стройрайона телеграмму-«молнию» комсомольского контрольного поста начальнику района инженеру Степанову:

«Товарищ Степанов! На вас в первую очередь падает ответственность за то, что у Правобережного района отнято переходящее Красное знамя, которое так доблестно было завоевано в первом квартале.

Тревожно на котловане!

Тревожно с жильем!

Плохо на строительстве высоковольтной линии электропередачи!

Майский план недовыполнен на 14%!

Примите меры!..»

Под телеграммой-«молнией» стояла подпись комсомольского поста. Через весь лист, сверху донизу, прочерчен был красный зигзаг молнии, словно бы на огромном телеграфном бланке.

— Вот. Пускай призадумается Степанов! — по-удалому стукнув кулаком о дверь и тряхнув головой, произнесла Тайминская. — Клава, пошли!