Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Садитесь на колделен. Его расстелили специально для вас.

Гость неторопливо опустился на сложенный вчетверо черный колделен, долго устраивался и, наконец, уселся, прислонившись спиной к джуку. Он расстегнул ворот гимнастерки, снял фуражку и положил рядом, вынул из нагрудного кармана красную расческу, старательно причесался. Затем снова нахмурил брови, приняв важный и суровый вид.

Саадат сам поднес гостю пиалу с розоватым крепким кумысом. Гость задумчиво и лениво протянул руку, не глядя, кто подает, и, решив, что кумыс поднесла молоденькая келин, прижал к донышку пиалы безымянный палец Саадата. Тот резко отдернул палец, кумыс расплескался.

— Извините, аксакал! — сказал Саадат.

Всем остальным подавала кумыс келин. Пиалы не один раз обошли гостей. Когда был опустошен хорошо прокуренный бурдюк, байбиче стала наливать кумыс из большого темно-коричневого кувшина с узким горлышком, а невестка вышла и почему-то не возвращалась. Новому спутнику Саадата сразу сделалось скучно. Он шумно зевнул, провел рукой по лбу и, коверкая русские слова, сказал:

— Спат нада.

— Ах, вздремните, пожалуйста.

Курман проворно постелил два ватных одеяла, положил пуховую подушку.

— После доброго кумыса всегда клонит в сон, — сказала хозяйка.

Был поднят край туурдука. Мягкий ветерок, проникая в юрту, гладил лицо, играл волосами задремавшего гостя. Осмон сделал рукой жест, как бы спрашивая: «Уснул, что ли?»

— О-о, наш грозный спутник уже отправился из Мекки в Медину! — засмеялся Курман, махнув рукой.

Саадат, сидевший в расстегнутом бешмете и легкой тюбетейке, сказал с довольной усмешкой:

— Хитрая лиса попалась в наши руки! Ну-ка, Сапарбай, раздай карты, сыграем раз-другой в бети калды.

— Раздавай, Сапаш, скорее, — торопил Курман, — если я сейчас выиграю, то мы победим, а если проиграю, победят нас.

— В карточной игре, что ли?

— Нет, в схватке с противниками.

Играли дважды, и оба раза Курман остался в дураках. Тем временем байбиче приготовила угощение. Невестка вымыла чашки, достала скатерть, полотенце.

— Мясо готово, — сказала она. — Барашек молодой, варить долго нельзя. Саадат, разбуди гостя.

Саадат тихо придвинулся к спящему и слегка потянул его за рукав.

— Мясо сварилось, вставайте!

Нехотя, словно ребенок, гость потянулся, протер глаза и, не отрывая головы от подушки, погладил волосы, делая вид, что думает о чем-то серьезном. Только после этого поднялся и сел на колделен.

Проворный подросток принес кувшин с водой, держа полотенце под мышкой, полил гостям на руки. Важный гость сидел еще сонный, тяжело опустив голову. Расстелили дастархан, поставили деревянные чашки с мясом. Сапарбай отделил ножом мясо от костей, взял из чашки баранью голову и, отрезав одно ухо, положил ее перед гостем. Тот изумленно посмотрел на баранью голову.

— Что это у вас такой? — спросил он, мешая русские слова с киргизскими.

— Мы не понимаем по-русски, дорогой гость, — ответил Курман. — Вас ждет вкусная, как кишмиш, голова молодого барашка. Берите!

Хотя важный гость вначале и делал вид, что смотрит на голову с испугом, но церемонился он недолго, — отрезал ухо и положил себе в рот.

— Теперь наш черед.

Каждый взял ту кость, которая полагалась ему сообразно возрасту и положению.

— А-а, — с удовлетворением протянул гость после того, как с хрустом прожевал и проглотил ухо, — интересно барашек голова. А глаз почему смотрит?

— Глаз бышканский [3] Курман умышленно русифицирует киргизское слово бышкан — сварился. , — ответил Курман ему в тон. — Боится, что вы его вытащите из глазницы и съедите.

Молодая келин прыснула, как ни старалась сдержать смех.

Саадат ткнул Курмана в бок. Сапарбай, делая над собой усилие, чтобы не засмеяться, взял из блюда кость, передал ее подростку, поливавшему на руки гостям, и начал крошить ножом мясо для бешбармака. «Важный» гость сердито глянул на Курмана, продолжая есть, и очень скоро обглодал голову барашка, на которую вначале смотрел с таким недоумением.

— Берите джамбаш, — предложил Саадат гостю. Но тот вытер руки концом скатерти и встал. — Куда вы? — спросил угодливо Саадат.

— У вас юрта жаркий, — ответил гость, все так же коверкая русские слова и, направляясь к выходу, добавил: — Мясо вам крошить надо… я на ветерочке выйду…

Когда гость вышел, Саадат упрекнул Курмана:

— Кажется, ты обидел его.

— А он хорошо ведет себя? Как может смотреть глаз барашка, который два часа варился в котле?

— Хватит, — сказал с сердцем Саадат. — Слишком уж ты загордился, что бедняк, и ведешь себя с ним, как с ровней!

— Все же, агай, это забавный человек, — вставил подросток. — Делает вид, будто никогда овечьей головы не видел, и спрашивает, «что это такой», а потом съедает всю голову. Вот здорово!

Слова мальчика рассмешили всех.

— Ничего не поделаешь, приходится кланяться. Он близок к высокому начальству, — сказал Саадат, когда все перестали смеяться.

— Таких дураков легче поймать в капкан. Ты не огорчайся, Саадат. Иди позови своего гостя. Мы кончим крошить мясо, пока он войдет в юрту, — проговорил Курман.

Гость стоял неподалеку от юрты, набросив на плечи плащ. Он то хмурил брови, то смотрел на небо, будто думал о чем-то важном.

— Идемте, нас ждет бешбармак, — пригласил Саадат гостя, который, подбоченясь, начал было ходить взад и вперед.

Если бы вместо Саадата подошла молоденькая невестка хозяйки, приезжий спросил бы глубокомысленно: «А что такое бешбармак?», но это был Саадат, и гость стал восторгаться киргизской природой, горами и долинами, словно приехал из чужих стран. Исчерпав свой запас коверканных русских и киргизских слов, он как бы нехотя вошел в юрту вместе с Саадатом.

Тот, кого Саадат назвал важным гостем, был когда-то капризным, упрямым и хитрым мальчишкой, мог что попало бросить в котел, где варилась пища, ударить или обругать любого человека, каким бы почтенным старцем он ни был. И теперь, когда стал взрослым, он жил, как говорится, между рубашкой и телом. Он был не из тех, кто занят службой, и не из тех простых людей города или деревни, которые строят дома или пасут скот. Это был один из немногих «деятелей», которые хорошо знакомы с некоторыми ответственными работниками волостного масштаба, крутятся возле них и, мелькая всюду, как хвостатые звезды, умеют устраивать свои дела. Сегодня «важного работника» можно было видеть в «Заготсырье», завтра этот деятель подвизался в «Заготзерне». У одного знакомого он брал сапоги, у другого — плащ, мог унести вещь, даже не спросив хозяина. Таким же путем он приобрел хорошего коня. Приезжая в дальние аилы, выдавал себя за уполномоченного, старался держаться как большой начальник, говорил свысока и нередко пугал таких джарымболушей, как Саадат. Простой народ говорил о нем: