Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

На дворе зазвякали стремена, послышался удаляющийся топот копыт и последние выкрики Шарше:

— Все их отродье, от старых до малых, согнать в подвал, и тогда посмотрим, как запоет эта черно-пестрая змея Саадат. Пошли за мной! Кто сегодня не будет со мной, тот, значит, сам басмач!

Шарше поскакал прямо ко двору Саякбая.

Всю ночь напролет не смыкала глаз у постели больного Акима семья Саякбая. Под утро, когда уже глаза от бессонной ночи налились кровью и отекшие веки слипались, не поддаваясь воле человека, все они уснули тревожным, беспокойным сном. Только Зайна еще была на ногах, она качалась как пьяная, сидя с подойником подле коровы.

После того как Соке и Омер навестили ночью Сапарбая, он, крайне озабоченный и обеспокоенный, никому ничего не говоря, ранним утром уехал из дому. Сперва он побывал у Бозгунчу, а затем направился в аилсовет.

Может быть, в этот промежуток времени и прискакал Шарше в саякбаевский двор. Почти у самого окна с разбегу остановился запыхавшийся серый конь. Шарше властно подал голос:

— Эй, Зайна, где муж?

Зайна в этот момент в каком-то полузабытьи, бессознательно тянула соски коровы, обильно припустившей молока, и ничего не ответила Шарше, будто и не слышала его.

— Ты что молчишь? — рассердился Шарше. — Басмачи подняли оружие на завоеванное революцией, а вам и дела нет, спите все еще!

Дверь слегка отворилась, и к Шарше вышел разбуженный Саякбай. Лицо у него было измученное, измятое, глаза — красные, воспаленные.

— А, это ты, Шарше-аксакал? А я уж думал!.. — Саякбай, не договорив, замолчал и, чему-то усмехаясь, затеребил бороду.

Шарше это показалось подозрительным. «Старик, наверное, тоже заодно с ними?» — подумал он.

— Вынеси нам ружье свое, старик! — строго приказал Шарше.

— А зачем вам мое ружье? — простодушно удивился Саякбай.

— А ты разве не знаешь, что в аиле появились басмачи? Отныне никто не имеет права держать дома оружие!

— Какие басмачи? — поразился Саякбай.

— Не прикидывайся, будто и на самом деле не знаешь! А сам, может, всю ночь провожал их в путь, оттого и глаза такие красные!

— Ничего не понимаю, о чем ты говоришь?

— Не понимаешь, так потом поймешь, старик! А нам нужно твое ружье, давай его сюда.

Между тем прискакали сюда еще два члена батрачкома во главе с Матаем. Они бесцеремонно ворвались во двор. Это еще больше обозлило Саякбая:

— Никогда в жизни не доверял я никому своего ружья. Нет у меня ружья, оставьте меня в покое! — Он махнул рукой и пошел прочь. — Не дам я ружье, делай что хочешь, можешь хоть сейчас посадить меня в подвал за неповиновение!

Побледневший от ярости Шарше приказал Матаю:

— Слезай с лошади! Иди в дом и возьми ружье Саякбая. Этот старик не признает меня, гордится, видать, сыном! Ну, я покажу ему, как задирать нос! Забыл он, как вчера только сын его был апартунусом! А мне плевать на его сына! Каждого, кто встанет на моем пути, я головой буду бить о землю!

Пока Матай слезал с лошади, в дверях появилась Бермет, разбуженная голосами на дворе:

— Дома ребенок больной… Всю ночь глаз не смыкали.

— Э-э, какое мне дело до вашего ребенка, байбиче? Ружье давайте сюда! — потребовал Матай.

— Пусть ребенку лучше станет, а пока из дома ни одной ниточки никому не дам, — такой обычай при красной болезни.

— А до этого что делать будем? Ждать, пока басмачи нас всех не перебьют! — проворчал Матай и живо сел на лошадь. — Ну ладно! Одно ружье аил не сохранит. Поехали, Шарше-аксакал, по кулацким дворам.

Матай сказал это не без умысла. Ему хотелось как можно быстрей увести отсюда Шарше, который мог бы оскорбить людей, и без того измученных тяжелой болезнью ребенка. Шарше был страшно раздосадован тем, что обычай не позволял при красной болезни выносить из дома вещи, однако ему пришлось смириться скрепя сердце.

— Но только чтобы ружье не выносили за порог! — предупредил он. — Если увижу это ружье у кого-нибудь в руках, то пеняйте тогда на себя!..

В этот день в лютости и самодурстве Шарше превзошел самого себя.

— Айда! Члены батрачкома, все за мной! — орал он, проезжая по улице. — Если посадить в подвал все отродье Саадата, то куда тогда денется эта черно-пестрая змея? Кто не последует за мной, тот сам басмач!

Шарше, горяча лошадь, проскакал по батыровскому аилу взад и вперед и грозил каждому, кто встречался ему на пути:

— Если жизнь дорога, найдите Саадата! А не то не ждите от меня пощады! Я сам сообщу куда надо, что в этом аиле все, от детей до стариков, басмачи!

Но люди оставались безмолвными. При виде Шарше они кидались прятаться от него, как от бешеной собаки. Бросая свои игры, бежали от него, как перепуганные козлята, чумазые мальчишки и девчонки с короткими косичками. Только редкие мужчины и старики, занятые чем-либо, оставались на своих местах, продолжая равнодушно заниматься своим делом, будто их ничего не касалось. Но это было внешнее спокойствие, они сейчас приглядывались к тому, что происходит вокруг, и недовольно поговаривали:

— Э-э, этот голодранец опять свирепствует! Сбежал ночью Саадат, так ему это, конечно, на руку! Теперь он не успокоится, пока не затолкает в подвал еще человек десять!

Они были правы. Разозленный тем, что никто ничего не сообщил о Саадате, Шарше несколько раз выстрелил из ружья в воздух. Это было уже в шооруковском аиле. Напугав всех насмерть выстрелами, Шарше заорал:

— Когда с вами подобру, вы не признаетесь, так теперь будете держать ответ перед большим начальником! Посмотрю, как вы запоете тогда! А ну, идите передо мной, вы арестованы!

Шарше погнал к аилсовету Заманбека, Мурата и мать Саадата, решив, что это должно вынудить саадатовскую родню выдать беглеца.

— Слушай, старуха, найди сына! — пригрозил Шарше. — Иначе второй раз не видать тебе твоего дома!

— Делай со мной, что хочешь, сынок Шарше! — с покорной решимостью ответила мать. — Но только не спрашивай меня о сыне. Ты его посадил и сам должен знать, где он!

Разъяренный дерзостью старухи, Шарше направил на нее коня:

— Ах ты, мать собаки, где сын, отвечай? Отвечай, говорю, пока не пристрелил тебя на месте!

Заманбек бросился загородить мать, лошадь метнулась в сторону, Шарше чуть не вылетел из седла, накренившись набок, но тут же выправился и с налету ударил прикладом ружья по затылку Заманбека. Заманбек вскрикнул и осел. Мать с воплем кинулась к сыну.

— Ах ты, безродная собака! — заголосила она, проклиная Шарше. — Не век тебе издеваться над людьми: придет время — ответишь за это! За что ты измываешься над моими детьми, которых я растила, оберегая от тени птицы, от ветра и злого глаза! Да пусть тебя постигнет кара моих седин! Пусть тебя покарает дух наших предков, чтоб тебе сдохнуть, как бездомной собаке! Да придет горе на твою голову, так же как и на мою!