Сарвар Азимов - Узбекские повести

— Что-то запамятовала, — призналась старушка. — Но если небольшие поминки, тогда, может, я сама что-нибудь испеку, зажгу пару свечек?

— Хорошо, Гульсара, ты зажги пару свечек, — согласился Мустафа. — Бедная Майрам порадуется.

— Дай бог, чтоб порадовалась! А то ее дух стал часто навещать нас, вы не заметили?

Мустафа сделал вид, будто не услышал. Он не любил говорить о духах умерших. Верить в них верил, но говорить не любил. Дух одного возвращается и поет сверчком, другого — цикадой. Дух у кого-то еще оборачивается даже змеей. Тут ничего нельзя предугадывать, и лучше уж не тревожить духов лишними разговорами. Мустафа хорошо помнил, как дух умершего ишана обернулся змеей и укусил его же собственного сына Салимхана. Вообще этих духов никогда не поймешь, и они, кажется, не слишком разбираются, виноват ты или нет, свой ты или чужой, раз дух обернулся змеей, так он непременно ужалит. А Салимхан тот был человеком тихим, покорным, сроду никого не обижал, а отца своего и подавно — отец резкого слова от него никогда не услышал. И сам покойный ишан был неплохой человек, но, увы, дух его обернулся змеей и ужалил его же сына, еле спасли. Так что о духах лучше не заикаться. Но жена Мустафы не догадывается об этом и все говорит о них. Мустафа сколько раз просил ее не делать этого, да что с нее взять, она ведь баба, а у баб язык без костей.

Старушка опять принялась колотить шерсть. Опять поднялась едкая известковая пыль. Мустафа засуетился и, чтобы хоть немного отвлечь жену от ее занятий, спросил?

— Ты телят накормила, Гульсара?

— Накормила, — ответила она, перестав орудовать палкой. — Рыжий что-то невесел, заболел, наверное…

— Ничего, отойдет… А ты себя особо не утруждай, Гульсара, — торопливо сказал Мустафа, боясь, что она опять примется за свою палку. — Ты себя не мучай, зачем тебе в старости лет так надсажаться. Сиди спокойно, и без этой шерсти как-нибудь проживем.

— А потник для Камала? — удивленно спросила жена.

— Так он не сегодня нужен, можно и повременить… Ты хоть немного отдохни, Гульсара.

— Человек без работы быстро стареет, — сказала она.

Мустафа не мог удержаться от смеха — так потешны показались ему слова жены.

— Ты же все равно старая, Гульсара! — сказал он. — Ты точно Назар Махдум, тому тоже все молодым хочется быть. Самому уже за семьдесят, а он еще…

— Это вы над кем смеетесь? — спросила старушка. — Надо мной или над Махдумом?

— Над тобой, Гульсара, над тобой!.. — сказал Мустафа. — Над кем же мне еще смеяться?

— А Назар Махдум? — чуть обиженно спросила старушка. — Над ним вы не смеетесь, он же старше меня на целых пять лет.

— И над ним немного смеюсь, Гульсара, — утешил ее Мустафа. — Ты уж не обижайся, Гульсара, это я без злости смеюсь.

Мустафа вспомнил Назара Махдума, маленького словоохотливого старичка, о котором ни один галатепинец не мог думать без улыбки. Ходил Назар Махдум важно, заложив руки за спину, — не больше не меньше председательская походка! Страшно не любил сам работать, но каждый день без всякой на то надобности выпроваживал на улицу, к большой яме под дувалом, своих внуков и заставлял их месить глину. Внуки работают, а Назар Махдум гордо расхаживает по краю ямы и заговаривает с прохожими…

— Эй, Саламбай! — кричит он. — Проходишь тут мимо моего дома, а где твой салам? Нехорошо, Саламбай, нехорошо! Думаешь, я тебя самого увидел, так мне от тебя и салама не надо?

Салам кисло улыбается — он сколько помнит себя, постоянно слышит эту шутку Назара Махдума, связанную с его именем.

— Салам-алейкум, дед Махдум! — говорит он, подойдя поближе. — Не уставать вам желаю! Вижу, работаете тут…

— А! Какой из меня работник! — отмахивается Назар Махдум и, довольный собой, продолжает ходить взад-вперед по краю ямы. — Видишь, Саламбай, какие у меня внуки, не парни, а настоящие дэвы!.. — он показывает на лоснящиеся от пота спины подростков в яме. — Это я раньше работал, а теперь, слава богу, эти ребятки избавили меня от всего. Но, Саламбай, что поделаешь, человек я, как ты сам знаешь, привыкший к труду, не знаю ни минуты покоя! Не могу я сидеть дома, Саламбай! Сам удивляюсь, почему это мне не сидится дома. Ведь я мог бы и дома посидеть, а?

— Быть пиру в вашем доме, почему это вам не сидится дома, дед Махдум? — спрашивает Салам. — Не лучше ли дома-то посидеть?

— Лучше-то оно лучше, но не могу, — с достоинством отвечает Назар Махдум. — Сам подумай, всю жизнь я трудился и вдруг сидеть дома? Нет, Саламбай, такое не по мне!..

После такого разговора прохожий, если он коренной галатепинец, как этот Салам, невольно начинает думать: ведь этот Назар Махдум в жизни пальцем не ударил. А если прохожий случайный человек, то он невольно посмеется, глядя на маленькую фигурку Назара Махдума, да еще пожалеет его, а, может, подумает, что вот, мол, старичок был некогда богатырем, но перетрудился и стал теперь таким тщедушным после своих адских трудов.

— Прямей бейте кетменем! — поучает тем временем Назар Махдум своих внуков — Прямей бейте и черенок держите покрепче! Наискосок кетмень не берет землю! Горе мне с вами, несмышленыши, даже этого вы не знаете!..

Бедные внуки не смеют ослушаться деда, бьют кетменем прямо, как им приказывают. Земля твердая, словно камень, ее и наискосок-то не больно возьмешь, а когда бьют прямо, кетмень и вовсе не лезет. Но Назару Махдуму нет до того дела, он доволен собой и гордо взирает на прохожего.

— Они еще совсем глупые, — говорит он, — силушки поднакопили, а опыта никакого… Вот я… Да что я? Ведь заслужил же я наконец право поваляться немного в тени карагача? Заслужил. Я свое отработал, с меня теперь и спросу мало. Только из-за них вот и держусь, Саламбай, из-за них пока и не сдаюсь смерти!.. Смотрите, какие дэвы! Не парни, а настоящие дэвы! Такая уж наша порода — работать мы любим! На что им моя сила? Им скорей нужен мой опыт, нужен мой старый, но ясный ум! Ведь не зря я потрудился столько на этой земле!..

Прохожим всегда бывает жалко внуков Назара Махдума, и они стараются избегать таких разговоров.

А что до стариков галатепинцев, то для них это потруднее. Как-никак Назар Махдум человек их круга. А старикам не очень по вкусу, когда люди помоложе посмеиваются над их товарищем. Иногда, правда, они пытаются сказать Назару Махдуму, чтобы он особо не кичился, люди-то не дураки, сейчас такое время, что будь ты хоть богом, тебя вмиг раскусят и сразу скажут, сколько кусков мыла дадут за тебя. Но Назар Махдум не любит, когда его учат, он сам любит учить, потому и все старания стариков галатепинцев тщетны. Какой был, такой и остался — лентяй и хвастун. А когда его сын в городе стал большим начальником, Назар Махдум и совсем голову потерял, будто это не сын его, а он сам стал начальником и тоже начал разъезжать в большой машине. Однажды на свадьбу к Раиму Раису, что живет через двор от него, он прикатил на этой машине. Только вот Ибадулло Махсума он по-прежнему побаивается. Ибадулло Махсум, несмотря на свою общительность, совсем игнорирует Назара Махдума, видимо, он считает, что уже поздно с ним нянчиться. Отчасти он прав, куда теперь учить Назара Махдума. Семьдесят лет — это не семьдесят дней и даже не семьдесят месяцев, что прилипло, то уж не отлипнет…