Владимир Лидин - Отражения звезд

Ноябрь был без снега, и декабрь был без снега, до Нового года осталось всего несколько дней, — значит, старый год уйдет без снега, и Новый год, может быть, встретит без снега. Стоят короткие дни в сером тюле, рано темнеет, и, пока дойдешь от последней остановки автобуса до недавно построенного, еще не полностью заселенного дома, продрогнешь.

Но в архитектурной мастерской, где создавался проект нового района, обозначены были веселой акварельной краской газоны, молодые посадки, даже станция метро, которой пока не было, и в некотором царстве, некотором государстве вышел из своего простуженного еще при рождении дома некий немолодой, но представительный человек, с тонкой полоской седеющих усов, в артистически промятой шляпе, архитектор Дмитрий Андреевич Серебреников, немало потрудившийся над созданием этого нового района. Некоего представительного человека в своем лице сочинил он сам, привыкнув поглядывать на себя со стороны, притом чаще всего критически.

Все же в труде архитектора есть нечто и от сочинительства: уже разбрелись герои по новым построенным домам, каждый со своей судьбой, удачной или неудачной, каждый со своей любовью, ответной или безответной, каждый со своими надеждами, которые у одних сбудутся, а у других не сбудутся, так что подобие романа само по себе пишется, со всеми недоделками в судьбах людей.

Однако больше всего недоделок было в его собственной судьбе. Построить не один дом и даже не один дворец — спорта или пионеров — он сумел, а той хижины, того шалаша, который так нужен был ему самому, не сумел, и теперь уже поздно разбираться в причинах.

Архитектурный институт пришлось заканчивать без отца, о котором было известно только, что где-то под Житомиром он попал в окружение, и впоследствии, читая воспоминания одного из военачальников, как все это происходило под Киевом и Житомиром, оставалось только заново пережить то, что привелось горько узнать в юности.

А дальше пошли рваться и другие звенья их семьи: пришлось в свое время проститься и с матерью, ставшей после гибели отца совсем слабой и постепенно как бы истаявшей; пришлось расстаться и с сестрой Надей, вышедшей замуж за однокурсника по факультету журналистики, и он увез ее по окончании университета в Хорватию, откуда был родом, сейчас у них уже двое детей, два сына, теперь домом сестры стал Загреб, и Серебреников изредка получал от сестры письма, в которых она жадно расспрашивала о Москве. Он купил как-то в букинистическом магазине томик стихотворений Пушкина, дома полистал его, подчеркнул строку: «Москва... как много в этом звуке», послал Наде, и она ответила лишь: «Ты угадал, Митя».

А насчет своей собственной жизни он написал однажды в ответ на тревожный запрос сестры, с которой всегда был дружен:

«Лучше и честнее признать, что мы с женой оба не нашли того, что искали, и почти пять лет тянулось это, ни ей, ни мне не нужное. Два года назад она уехала к своей матери в Ростов, написала, что будет работать в телевизионной студии, а потом я увидел как-то передачу, и такое чужое лицо смотрело на меня с экрана, что не смог и представить себе: неужели когда-нибудь оно было мне близким?»

Потом он больше ничего не искал, страшась нового разочарования, и лучше самому засыпать суп из пакета, чем наблюдать, как с медлительной скукой это делает другой, так что никакого супа и не захочешь.

Дом на Якиманке, в котором некогда жила их семья, давно снесли, Якиманка стала улицей Димитрова, но и он сам, архитектор Серебреников, намечал не раз подлежащие сносу дома, когда создавался новый район или расширялись старые московские улицы.

Вечером, вернувшись с работы и доставая из своего почтового ящика газеты, Серебреников нашел нарядную открытку с изображением судов в порту.

«Поздравляю тебя с Новым годом, дорогой Митенька, желаю здоровья и много, много счастья», — писала сестра. А внизу дописала: «В Загребе еще совсем тепло, а у нас, наверно, уже глубокая зима».

Надя всегда писала: «у нас», когда вспоминала Москву.

Но никакой глубокой зимы еще не было, а стояли лишь те знойкие дни, когда продрогнешь больше, чем от мороза, холодно было и в его простуженном доме, который строители сдали вместо мая лишь поздно осенью, но и до сих пор еще исправлялись недоделки.

Уже давно, привыкнув делать все сам, Серебреников зажег сразу четыре конфорки газовой плиты, чтобы поскорее согрелось в его однокомнатной квартире, поставил кастрюльку с водой для супа из пакета, достал коробку яиц, стараясь поскорее разделаться с неинтересными делами, но вдруг робко дрогнул звонок входной двери.

— Извините, пожалуйста, — сказала женщина, лицо которой он не разглядел в полумраке, — вы, кажется, имеете какое-то отношение к нашему дому? Не скажете ли, как вызвать монтера, у меня потух свет? Я только третьего дня переехала.

— Могу дать вам номер телефона домоуправления.

— Там сейчас, наверно, никого уже нет, да я и без телефона пока.

Серебреников на минуту задумался.

— Давайте взгляну... где у вас распределительный щиток?

Он прошел через площадку лестницы в соседнюю квартиру, щиток был возле входной двери, и Серебреников, пока женщина торопливо зажигала спичку за спичкой, встал на стул, проверил пробки, и свет сразу зажегся.

— Боже мой... — сказала женщина, — Дмитрий... — а отчество она забыла, видимо.

И они минуту смотрели друг на друга, а женщина повторяла лишь:

— Боже мой...

Это была она, Вера Алексеева, некогда подруга его сестры, некогда его молодая любовь, милая, добрая Верочка, и сама немного влюбленная в него тогда.

— Вот уж не знаешь, где найдешь и где потеряешь, — сказала она. — Мне сказали, что рядом поселился архитектор, но могла ли подумать, что это — вы... Сколько же лет мы не виделись?

— Много, — сказал Серебреников. — Лучше и не считать. Бывают же все-таки такие чудеса в жизни. Ну, расскажите о себе, Вера... а вашего отчества я никогда не знал.

— Федоровна. По старой памяти можно, однако, и без отчества. А ваше я вспомнила — Дмитрий Андреевич.

— Так расскажите же о себе.

— Подождите, сначала — где Надя?

— Надя — далеко, в Загребе... вышла замуж за своего однокурсника. Сегодня как раз получил от нее открытку — поздравляет с Новым годом. А вы как, Вера?

— Я как? — И женщина, некогда Вера Федоровна Алексеева, а ныне — Сергиевская, на минуту задумалась. — Вы, наверно, помните, что в свое время я училась в Институте иностранных языков, сейчас работаю переводчицей в Издательстве иностранный литературы... дочь моя — в Ленинграде, ее муж — ботаник, работает в Институте растениеводства, а Ниночка преподает в одной из средних школ английский язык, и мы пишем иногда друг дружке письма по-английски. Я страшилась переезжать в этот дальний район, казалось — всех старых знакомых порастеряешь.