Владимир Лидин - Отражения звезд

Но и Игнатов помнил, как утешал Патрикеев их, безотцовых мальчиков, играл для них на жалейке, и протяжные, певучие звуки плыли в свежести осеннего воздуха.

— Я, Иван Миронович, вашу игру на жалейке всегда вспоминаю, — сказал он. — А мы хоть и мальчики были, но знали, почему вы играете.

— А почему? — спросил Патрикеев.

— Безотцовство наше утешали.

— Все возможно, — согласился Патрикеев. — Пройди-ка в дом, — добавил он, подумав. — Принеси мою брёлку, она на грубке лежит.

Патрикеев давно овдовел, жил один, и Игнатов зашел в его пустое жилище и достал с грубки памятную с детства жалейку.

— Нынче у ребят школьный день начался, поиграю для них, может, интересно им будет.

И, как тогда, в детстве, поплыли в воздухе сентября четыре — один следом за другим, то выше, то ниже, — певучих звука, а некоторое время спустя подошли хоть и не школьники, а женщины, жившие по соседству, подошли и те, кто лишь через год-другой пойдут в школу, но и из школьников подошел кое-кто.

А Патрикеев играл на своей брёлке, своей жалейке, пробуждавшей не только воспоминания, но как бы обращавшей и к будущему со всем тем, что должно принести оно, — не ему, конечно, Патрикееву, а тому племени, что вошло сегодня в храм науки, начало десятилетнюю дорогу, в конце которой и Земля, и Воздух, и Космос, может быть... все то, чего хотят отцы и о чем смутно мечтают дети с их воображением.

И Патрикеев, казалось, сам был доволен, как звучит жалейка, не совсем ушел он в прошлое, может и поныне тронуть в человеке то, что звало его некогда на пороге детства...

Пруд, мимо которого шел затем Игнатов, был уже темно неподвижный, мелочь подросла и ушла в глубину, теперь до новых мальков целая зима впереди, а дома Гаврик уже снимал свою школьную форму, еще почти дитенок в своей голубой рубашечке, сказал оживленно:

— Нас Клавдия Васильевна сегодня нули учила писать. — И он с гордостью показал тетрадку с нулями, похожими на тех карасиков, которых вылавливал он, отец, когда-то.

— Хороши... по всей форме у тебя нули, ничего не скажешь, — одобрил Игнатов. — С такими нулями далеко пойдешь.

И Гаврик хитро, хоть и несколько снисходительно, поглядел на него, не уверенный, что и отец может так же хорошо выводить нули.

— Это, никак, Патрикеев разыгрался сегодня? — спросила жена, спросила Саша, спросила та, с которой он вместе собирался отпраздновать первый школьный день сына, как отпраздновали в свое время день, когда вернулся с женой из родильного дома.

— Он самый... свою молодость вспомнил, наверно, — ответил Игнатов.

А про то, как со звуками жалейки прошла и перед ним вся его жизнь, со всем тем, что было утрачено, но и найдено, так верно, так надежно найдено, — ничего не сказал.

Отец повязал голову полотенцем с вышитым на нем петухом, сунул себе в ноздри два жгута ваты, а сын сидел, пораженный видом отца, грозного морехода и военачальника.

На сыне — Всеволоде Алексеевиче Курбатове в будущем, а пока только Севе — было тоже надето на голову нечто вроде тюрбана из синего эластического чулка матери, украшенного сверху бронзовой плошкой, в которой обычно хранились у отца фотографии.

— Сегодня придется нам, видимо, отражать нападение, Сахарназар, — сказал отец. — Эти саксаульцы самый коварный и кровожадный народ, а на нашем с тобою острове живут мирные племена, и мы будем защищать их!

— Да, сказал Сева, важный и даже чуть надутый от возложенной на него миссии.

— Будем отражать нападение холодным оружием. Нам не нужно огнестрельного оружия, нам нужно только мужество.

— Да, — повторил сын, не очень-то знавший в свои пять лет, что такое мужество, но раз они с отцом мужчины, значит, в их руках и мужество.

Он сидел на диване, немножко красный и торжественный, а отец расхаживал по комнате, высокий, в тюрбане, с седыми, обвислыми усами из ваты, за пояс у него был засунут большой костяной нож, и такой же нож, служивший для разрезания книг, только чуть поменьше, был за поясом и у сына, Сахарназара, отважного защитника угнетенных.

— Мы на наш остров не пустим никого, — сказал отец и дважды обошел остров — большое, глубокое кресло, стоявшее посредине комнаты. — Маклийцы после сотен лет угнетения стали свободным народом, а мы с тобой их главные защитники.

— Да, — сказал сын и поправил на себе бронзовую плошку: шлем был с вмятинами от сабельных ударов, шлем был с богатым военным прошлым.

— Опасная у нас с тобой жизнь, Сахарназар, — сказал отец. —У моряков и скитальцев всегда опасная жизнь, но нужно уметь побеждать!

— Ты прав, отец.

И Алексей Алексеевич Курбатов был доволен, что сын отвечает так, как он учил его. До школы сыну нужно еще пошагать два года, а пока он — заместитель Командующего, защитник их неприступного острова Монтесиндбада, названного так потому, что некогда первым вступил на этот горный остров отважный мореход Синдбад.

Хорошо бы, конечно, чтобы нападение совершилось до шести часов вечера, пока не вернулась мать, которая тотчас же отнимет у отца полотенце с петухом, скажет: «Ну, что такое опять... ведь это кухонное полотенце!», — и, может быть, сдерет с головы сына и свой синий эластический чулок, выговорив при этом отцу:

— Ну, с этого балбешки что взять, но ты уже взрослый, слава богу!

И отец, когда она выйдет, виновато скажет вполголоса:

— Что поделаешь с женщиной... однако она умеет перевязывать раны, она — медицинская сестра и будет очень нужна при отражении нападения.

В дни, когда мать дома, нападений обычно не бывает, и приходится дожидаться субботы: в субботу отец снова будет дома, а мать пойдет по магазинам, вернется не скоро, по субботам обычно и совершается нападение, а затем бегство побежденных неприятелей и торжество победителей.

Но мать пока не вернулась, и, может быть, даже еще сегодня совершится нападение.

— Поглядывай в подзорную трубу, Сахарназар! — приказал отец.

И сын стал поглядывать в театральный бинокль матери, который она тоже отнимет, стоит ей появиться. В подзорную трубу отчетливо был виден остров, но суда неприятеля еще не показались на горизонте, и отец предложил:

— Перекусим пока. Выпей пресной воды.

Он поднес сыну кружку с молоком, а в другой руке у него была половина калача с маслом и заложенным желтым ломтиком сыра.

Сын откусил кусок калача, запил пресной водой, а отец только пожевал ручку калача, он был обеспокоен: нападавшие, видимо, близко, и Командующий должен быть начеку.

— Ты бодрствуешь, Сахарназар? — спросил он.

— Да, отец.

И сын торопливо допил из кружки пресную воду.

— Я уже старый моряк и скиталец, — сказал отец. — А твое будущее только впереди. Помни всегда о том, что у человека должны быть верные друзья рядом, но для этого ты и сам должен быть верным другом. Между прочим, к верным друзьям человека относятся и собаки. Я сожалею, что по условиям нашего острова нельзя держать свору, но от пуделя или терьерчика я бы не отказался... хотя несомненно последует вмешательство женщины, которая не хочет понять, что мужчинам нужна собака.