Владимир Лидин - Отражения звезд

Но он сказал сам, словно услышав, о чем она не спросила:

— Пещеры — ведь это не только история земли, но и история существования человека. В пещерах жили люди, рожали детей, грелись у очагов после опасной охоты... кроме того, это были художники, в пещерах и поныне находят их замечательные наскальные рисунки.

— Признаться, о вашей науке мало что слышала.

И было немного странно, что этот тихий, казалось бы, совсем домашний человек провел, может быть, не один месяц в темных глубинах земли... Позднее, зайдя за посудой, она напомнила:

— Если будет что-нибудь нужно, дерните за этот шнурочек... у меня на посту загорится лампочка.

— Ничего не будет нужно, буду спать.

— Тогда спокойной ночи.

Он потушил вскоре свет, и парк уже совсем по-осеннему вплотную придвинулся к окну.

Впоследствии, проверяя для себя, как все началось, Екатерина Ильинична прежде всего видела этот голый парк и беззащитное окно, которое полосовали ветвями деревья.

А когда в дальнейшем было уже рассказано, что такое спелеология, рассказано и о многом личном, Екатерина Ильинична узнала, что в свою пору ушла от пещерного исследователя его жена: то ли надоели ей пещеры с их холодом, то ли просто прискучил он ей...

Впрочем, Травников сам сказал о себе:

— Со мной скучно.

— Почему же с вами скучно?

— Люблю больше всего побыть с самим собой, а другим нужны люди вокруг, развлечения. Но это естественно, и за это нельзя осуждать. А вообще-то, если призадуматься, даже у пещерного человека есть чему поучиться: во всяком случае, его воле к жизни и мужеству Подарю вам на память свою книгу: правда, она специальная, но в ней рассказано о стойкости тех, кто на месяцы уединялся в пещерах, чтобы проверить чувство оторванности. Оказывается, человек может подолгу существовать и один, если перед ним твердая цель.

Травников пролежал в больнице почти полтора месяца, затем его отпустили на время.

— Мне предписаны некоторые процедуры дома, не помогли бы вы с этим? К вашим рукам я уже так привык.

— А я к вашим рассказам привыкла.

Травников жил на улице Менделеева, неподалеку от станции метро «Университет», и она записала его адрес и номер телефона.

В тот день, когда Травникова выписали и за ним приехал на своем «Москвиче» один из его сослуживцев, Екатерина Ильинична не дежурила, а утром, придя на работу, увидела в палате Травникова уже другого — тучного, хмурого человека.

И уплыли пещеры с колоннами из сталактитов и наскальные рисунки, уплыло и то, к чему неосознанно потянулась она в своем женском воображении...

А несколько дней спустя она поехала на улицу Менделеева.

— Пометил сегодняшний день красным карандашом на календаре по случаю вашего прихода, — сказал Травников. — Хотя так совестно затруднять вас со всеми вашими другими заботами.

— Иногда нужна и своя, особая забота. Не будем касаться этого, лучше станем просто дружить.

И они стали дружить, а три месяца спустя Екатерина Ильинична приходила уже не только для медицинских процедур, но нередко и с полной хозяйственной сумкой, отменив обеды, которые приносили обычно из домашней диетической столовой.

— Молодость со всем свойственным ей уходит, — сказал Травников как-то. — Взамен приходит потребность в сердечной привязанности. У меня есть сын, Ростислав, он инженер, строит сейчас в Сибири гидроэлектростанцию, и я уже — дед. Но все это далеко... так что сами можете представить себе, как мне дорого ваше внимание.

— А может быть, оно понужнее мне, чем вам?

Он ничего не ответил, потом сказал:

— Запретили мне врачи все на свете, а то самая минута была бы выпить нам с вами по глотку вина.

Двухкомнатная квартира Травникова была сплошь уставлена книжными шкафами, в простенках висели фотографии каких-то горных разломов с темнеющими провалами, одна из пещер была снята при электрическом свете, могучие колонны сталактитов уходили в торжественном блеске, а на фотографии, снятой где-то в Пиренеях, было наскальное изображение лошади, совсем мирной, гривастой сивки...

Теперь в те дни, когда была свободна от дежурств, Екатерина Ильинична уже привычно приходила с полной хозяйственной сумкой, и Травников ждал ее. Он подарил ей свою книгу «Кунгурская ледяная пещера» с фотографиями гротов и их таинственных красот, сделал надпись: «Дорогой Екатерине Ильиничне» — и что еще можно было добавить к этому?

И все же плохо поправлялся Леонид Иванович, больше полеживал, жаловался на слабость, и Екатерина Ильинична и по внутреннему чувству, и по медицинскому опыту страшилась этой слабости.

— Милосердие, — сказал он раз, — сестра милосердная, милое сердце... вот она каких глубоких языковедческих корней, ваша профессия!

— Все гораздо проще, Леонид Иванович, — отозвалась она.

А что́ именно проще: то, что по глубокой душевной потребности она потянулась к нему, незачем ему и знать это.

Приехал в командировку его сын, прожил у отца несколько дней, похожий на него высоким ростом, сухим, строгим профилем, и хотя и по состоянию духа отца, да и порядку в квартире не мог не почувствовать женской руки, однако ничего не выразил, при встрече с Екатериной Ильиничной лишь вежливо поздоровался с ней, и она не знала, доволен ли он, что отец не один, или наоборот — насторожился.

А месяц спустя Леониду Ивановичу порекомендовали снова лечь в больницу, где он скорее поправится, и стало ненужным ездить на улицу Менделеева...

Теперь уже по своей прямой обязанности она заходила в палату к Травникову, утром — с термометром, позднее — со шприцем, и из разговоров врачей понимала, что пора написать сыну Травникова... Но тот приехал и сам: может быть, почувствовал что-то, а может быть, кто-нибудь и написал ему.

Он сидел рядом с отцом, когда она зашла в палату, не узнал ее — в белом халате и шапочке, а Леонид Иванович, наверно, и не сказал ему, что это та самая женщина, которая почти полгода делала все для того, чтобы он не чувствовал себя одиноким.

Как-то, когда все стало как бы постепенно уходить, Травников сказал словно не ей, а в пространство:

— Чего мы сто́им со всеми нашими поисками... вот вы в самые глубины сумели проникнуть, и без всякого огня, с одним только сердцем... но какое же это светило!

— Не нужно, Леонид Иванович... я с вами, и всё тут.

Он подержал ее руку в своей, смотрел на женщину в белой шапочке, из-под которой видны были русые, чуть седеющие волосы, с голубыми, только чуть привянувшими глазами и розовой кожей еще совсем свежего лица, лишь две прямые складочки над верхней губой были уже пометами времени. Так, держа ее руку в своей руке, он задремал или, может быть, представился дремлющим...

После смерти отца сын передал его книги в библиотеку института, где Леонид Иванович работал, из обстановки кое-что увез с собой, и в квартире поселились родственники его жены.