Владимир Лидин - Отражения звезд

И с тем он ушел, человек из поселкового Совета, а Зоя Васильевна пошла к соседке, Софье Климентовне Евлампиевой, прежде работавшей на телеграфе. Евлампиева, строгая и в очках, несколько похожая на мужчину, сказала:

— Ничего тут не поделаешь. Все в свою пору приходит в ветхость, но только вы сыну напишите. Он у вас архитектор, все правила насчет строительства знает. А на снос — это просто, раз и два — и нет вашего дома, а поселковый Совет обязан обеспечить вас жильем.

— Мне комнату в новом доме обещают. Но у меня ведь садик есть и огород, хотя и малое совсем все, но я без земли не могу. Не могу на землю со второго или третьего этажа смотреть. Мне она в моей руке нужна.

— Напишите сыну, — повторила Евлампиева, — он архитектор, ему на этот счет и карты в руки. Пускай приедет, с его мнением посчитаются. В прошлом году ему премию присудили, я читала в газете.

— Что же я писать ему буду, если — на снос. Жалиться только — не умею я этого.

— А вы не жалуйтесь, лишь за советом обратитесь... совет — не спрос, и кому же, как не сыну, дать вам совет? Ведь все его детство прошло здесь, ему должен быть дорог ваш дом.

Но сын давно ушел в сторону со своими делами и заботами, приезжал, правда, с женой, хоть и красивой, но какой-то холодной красотой, протомилась те несколько часов, которые провели здесь, бездумно выпила чай, сказала: «Старенький ваш домик, но симпатичный... всегда жалеешь такие старинные домики», словно еще тогда подумала, что на снос только годится он со своей трухой, и впрямь по ночам что-то шуршало в стенах, словно сыпалось, или вздрагивал дом, когда мимо проезжал грузовик.

И Зоя Васильевна решилась все же и написала сыну: «Давно не было письмеца от тебя, Васенька, но я в газете читала о тебе и радуюсь, что отмечают твой труд». Однако просить все же ни о чем не стала, только приписала внизу: «Наш дом предназначили на снос, будут весной или в начале лета выселять».

А сын должен сам понять, что это значит — остаться матери без своего гнезда, которое свила еще с отцом и с которым связана и его, архитектора Василия Дмитриевича Реведцова, жизнь.

Зоя Васильевна послала письмо, но ответа долго не было, а по ночам все чаще шуршало что-то в стенах: может быть, завелся древоточец, и точит, и точит, и подтачивает понемногу...

А потом пришло все же письмо от сына:

«Извини, дорогая мама, что отвечаю с опозданием, но был в командировке. Живем мы с Аллой хорошо, ты ведь знаешь — она тоже архитектор, так что помогаем друг другу. А что касается твоего домика, он по срокам уже свое отслужил, и правильно, что поселковый Совет беспокоится по этому поводу. Перекрытия, наверно, уже давно пришли в ветхость, в один день может завалиться, я на этот счет давно беспокоюсь за тебя. В Москве множество таких домов сносят, но я уверен, что поселковый Совет не обидит тебя, все-таки отец работал в местной организации, да и ты столько лет проработала в санатории. Мы с Аллой посылаем тебе маленькую посылочку».

Пришла и посылка с хорошим пуховым платком, вязаными варежками и несколькими кусками хорошего мыла, но Евлампиева все же при встрече спросила:

— Ну, что твой сын — посоветовал тебе?

— Конечно, — сказала Зоя Васильевна, — и посылочку даже прислал. Мне от него всегда помощь.

А про то, что сын лишь понадеялся на поселковый Совет, не обидят старую женщину, проработавшую тридцать пять лет сначала в районной больнице, потом в санатории, — про это ничего не сказала. И Евлампиева сама, по своему почину, побывала в поселковом Совете, узнала лишь, что с жильем многим плохо, а на новое строительство не хватает средств, пока придется только переселять из аварийных домов, и Реведцова стоит в списке. Фундамент нового дома уже выведен, и к весне начнут заселять.

Евлампиева не сказала, однако, Зое Васильевне, что сыну следовало бы все-таки приехать, побывать у председателя поселкового Совета, да и в райкоме побывать, у него все-таки такое положение, что к его голосу прислушаются, хотела даже сказать: «Что же, совсем он, что ли, глухой?», но для Зои Васильевны сын не был глухим, не забывал о ней, посылал то письмецо, то посылочку....

— У Васеньки дел по горло, — все же сказала она как-то Евлампиевой. — Посмотрите, чего только не настроили!

И она показала присланный сыном альбом с фотографиями больших домов с балконами в том новом районе, который застраивается по планам сына, и, конечно, это гордость, что стал сын архитектором, растила без отца и вырастила все-таки.

А вскоре явилась и целая комиссия, осмотрела дом, попрыгала на его шатких полах, слазила на чердак, и, когда ходили по чердаку, из щелей потолка сыпалось, отжил дом, отслужил свое, да и улицу расширяют, их Московскую улицу, на которой встал наместо старого не один новый дом, поселок растет, и не за горами время, когда, может быть, станет и городом.

— Мне не век жить, миленькая, — сказала Зоя Васильевна, когда Евлампиева пришла к ней как-то, а за последнее время все чаще заходила, по-мужски твердая и чуть властная, но с живой душой, все чувствующей, особенно потому, что не сложилась собственная жизнь, не было на склоне лет детей, а без детей какое же утешение в эти годы, и как было бы для нее, Зои Васильевны, без сына и без его судьбы, хоть они и в разлуке? Но что же делать, если пришло время, все хилеет понемногу, и уже давно не верит она своему сердцу, в котором тоже что-то шуршит и шуршит, как в стенах их старого дома, там — древоточец, а тут, может быть, — сердцеточец, если только водятся такие... — Васенька с поселковым Советом списался, наверно, — сказала она Евлампиевой, чтобы та не подумала как-нибудь нехорошо о сыне. — Поживу в комнате, а плодовые деревья в школьный сад пересадят, я уже оговорила это.

Она и вправду напомнила о своих деревьях комиссии, приходившей осматривать дом, и тот, кто побывал в первый раз, пообещал:

— Пересадим, мамаша.... все в лучшем порядке будет. Вам самим приятно станет, если детишки вашими яблоками попользуются, а дом жалеть нечего, труха и труха, да и мебелишка ваша уже вся никуда, и перевозить не стоит.

Но Зоя Васильевна не хотела, чтобы так говорили о доме, когда-то молодой муж привел ее в этот дом, доставшийся ему еще от отца, старого садовода Реведцова, в доме тогда было много растений, на всех окнах стояли горшки с цветами, и скромная герань с ярко-пурпуровыми цветами встречала, когда муж привез ее из родильного дома, а на руках мужа был их первенец. И даже игрушки сына, коробочки, которые он клеил, альбомы для рисования, жестяные банки с винтиками и шурупчиками, а потом и конструкции «Юного техника» — неужели все это — труха, и только выкинуть при переезде?

Она теперь особенно любила свой дом, он был как тяжелобольной, которому нужно облегчить его уход, и она старательно подметала по утрам полы, на которые за ночь насыпалась какая-то древесная осыпь — может быть, след работы древоточца, открывала окна, чтобы проветрить хорошо, она хотела, чтобы дом чувствовал ее последнюю заботу о нем и понимал, как нелегко ей будет расстаться с ним.