Валентин Пикуль - Мальчики с бантиками [Повесть]

Озер на Соловках не пересчитать, и потому выбор у Савки был очень большой. Одно озерко в лесу не понравилось ему цветом торфянистой воды. Другое слишком обожгло пятку стужей. Неся в руках бутсы, он вышел к третьему озеру, которое показалось ему вполне подходящим. Длинная жердина от самого берега уже не могла прощупать дна. Такое-то ему и надо, чтобы проверить себя сразу и до конца… Нечаянно вдруг вспомнилась бабушка, с которой он до войны — рано-рано утром! — ходил на Клинский рынок; там они покупали картошку и капусту, несли домой помидоры и кулечек красной смородины. На миг Савке стало страшно. Что будет с бабушкой, если он не всплывет? Ведь совсем одна…

Солнце взошло! Не было ни карандаша, ни клочка бумаги, чтобы оставить письмо. Савка вывернул свою голландку воротником наружу, где была пришита его личная метка: «С. Огурцов, 1-я рота». Еще раз он внушил себе вслух, что удельный вес тела никак не может быть больше удельного веса воды. После чего оглядел лесные дали и… стал на камень.

Продышав легкие, Савка произнес как завещание:

— Но физика-то… Или вранье все это?

Решительным толчком ног он швырнул себя в оглушительную глубину. Глаз при этом не закрывал и потому видел все… Видел глубину, но зато не видел конца ее. Вода тяжелела и уже не казалась хрустальной. Наконец что-то протемнело глубоко под ним. Савка разглядел древние коряги, похороненные на дне озера, и длинные волосы водорослей, что тянулись к нему. Теперь задача — всплыть, дабы не остаться здесь навсегда. И вдруг почувствовал, что какая-то сила сама влечет его кверху. Хотелось глотнуть воздуха, но, сцепив губы, он терпел. И поднимался… выше, выше, выше!

Ладони вдруг розово осветило солнце. Они первыми проткнули ту пленку, что делила мир на две стихии. Плечи тоже выступили из воды, и тогда, ни разу до этого не плавающий, Савка поплыл, взмахивая руками, как это делают все люди. Даже не верилось! Он, он плыл. Он победил себя и победил свои страхи. Как жаль, что свидетелей его победы не было… Только шумел лес.

Далекий возглас горна призвал его к себе. Выбравшись на берег, Савка схватил робу и побежал к роте. Он настиг ее на марше, незаметно пристроившись к колонне бегущих юнг. Вот и озеро Банное, Кравцов уже отправляет с берега шеренгу за шеренгой. Вместе со всеми Савка бросился в воду, как в родную стихию кидался птенец чайки, и поплыл на глубину, радостно покрикивая. Целых двадцать минут вокруг озера расхаживали старшины, не позволяя юнгам коснуться берега, — гнали прочь!

А потом началось.

— Где был? — напустился на него Россомаха. — Мне из-за тебя с вечера шею мылят… Такой-сякой немазаный!

— Извините. Я заблудился, — неумело соврал Савка.

Россомаха не поверил: Секирная гора — прекрасный ориентир.

— Иди к лейтенанту, он тебя тоже намылит!

Кравцов задал Савке такой же вопрос:

— Где же ты пропадал, Огурцов?

— Заблудился.

— Каким образом?

— Я так далеко ушел, что совсем запутался в лесу…

Кравцов выслушал его и заглянул прямо в глаза:

— Ну, а теперь, Огурцов, ты все-таки скажи мне правду…

Пришлось рассказать все.

— Когда-нибудь, — сказал Кравцов, — с вашими фокусами я под трибунал загремлю. Голова-то на плечах имеется? Пять часов утра. Вокруг ни души. А ты, не умея плавать, ныряешь носом вперед… Растеряйся на секунду, глотни воды, как воздуха, и — амба! Мои погоны — ладно, но о своей-то жизни ты подумал?

— Я подумал. Удельный вес моего тела меньше удельного…

Лейтенант не дал ему закончить:

— Дурак ты! Только потому, что ты живой стоишь передо мною, я тебя прощаю. А утопленника я бы отправил на гауптвахту… Иди!

Вот и первые похороны. Один все-таки потонул.

Лошадь влекла за собой скорбную телегу, на которой лежал юнга. Гроб был открыт, вовсю засвечивало над смертью солнце. Руки покойного сложили на синем треугольнике казенной тельняшки. Мрачно, нехорошо завывали в тоске трубы духового оркестра. Школа Юнг шла за гробом, и шаг был необычен — с оттяжкой, особо замедленный — траурный шаг похоронной процессии. Над свежей могилой класс боцманов залпом из карабинов сказал: «Прощай!».

Возвращаясь с похорон, юнги говорили:

— Вот бедняга! Он никогда не выйдет в море…

А сегодня уже не видать берегов: вот оно — море, море, море! Гребля на шлюпке не только спорт, но и сложное мастерство. По два гребца сидят на одной банке. Оба спиной к носу, а лицами в корму, где на транцевой доске расположился старшина, У каждого весло: одна рука — на вальке, другая обхватила рукоять. Только невежды думают, что матросы гребут руками. Нет! Гребец работает всем корпусом, мускулы его спины свиваются в крепкие веревки. Настоящий матрос знает, что вся сила движения шлюпки собрана в конце гребка, Оттого-то в этот краткий рывок вкладывается вся энергия — мускулов, нервов и духа.

Старшины в такт гребле испускают пронзительные вопли:

— Два-а-а… рраз! Два-а-а… ррвок!

При выкрике «раз» лопасть выскакивает из воды, и развернутое горизонтально весло молнией отлетает к носу шестерки. С бурлением лопасть захватывает воду для следующего гребка.

— Два-а-а… ррвок!.. ррвок!

Шлюпка идет толчками. В самом конце гребка спина гребца должна лечь на колени юнги, что сидит позади. Неукоснительное требование: замах весел делать как можно дальше. При вырывании весла из воды не полетишь вверх тормашками, ибо ноги продеты в петли на днище шлюпки. Поначалу трудно. Весло захватывает не воду, а воздух. Волна поднялась чуть выше, и весло до самого валька погружается в воду. Никак его не выдернуть из моря, хоть вытаскивай торчком из-за борта, как палку. Моряки в таких случаях говорят: «Поймал щуку!»

— Ой, у меня весло уплыло! — кричал Коля Поскочин.

Старшина, ругаясь, клал шестерку в развороте, юнги с хохотом выручали весло из волн.

— Башку теряй, не жаль, а весло — это тебе не башка!

Белое море — море чудесное. Никто бы раньше не подумал, сколько в нем живности и красот. Когда старшина скажет: «Суши весла!» — юнги перегибаются за борт, вглядываясь в воду. И чего тут только не увидишь — и огненных морских ангелов, и цветное желе медуз. Сонно ползают по дну жирные утюги камбал, а из глубины светятся лучи кремнистых звезд — таких идеально правильных очертаний, словно природа отштамповала их серийно на своем удивительном станке.

Загребными сидят самые сильные — Федя Артюхов и Финикии, а Савка с Поскочиным — баковыми, с укороченными веслами. Загребные с кормы задают ритм гребле, но Финикин славен своей несообразительностью. По команде «суши весла» он шабашит, убирая весло под рангоут: старшина кричит «шабаш», а Финикин «сушит» весло над водою… Посреди шестерки, разделяя ряды гребцов, покоится под чехлом рангоут — мачта с реями и парусами. Финикин уже не раз намекал Россомахе: