Гарий Немченко - Брат, найди брата

Потом-то уж я сколько раз думал: надо мне было, конечно, с ним перед этим индивидуальную работу провести… Да только кто ж знал?

Сидел как человек, разговор поддерживал, вроде все у него шло чин чином, и на тебе вдруг — сломался, уронил голову в тарелку с бабушкиными груздочками… Наши, конечно, забегали, здесь же, на веранде, уложили Ивана на скамейку, что-то ему под голову, чем-то накрыли, но праздник, ясное дело, уже испортился: теперь чем дольше сидеть, тем больше выходит, подчеркивать, что за мальчишкою мы недоглядели.

Послал я потихоньку ребятишек за такси, а когда машина подъехала, хотели мы было Ивана в нее перенести, но тут Анфиса Мефодьевна нас остановила. Буквально бросилась к внуку, закрыла собой. Да что вы, говорит, ребятки, да как же можно? Перевозить сонного. Душа, мол, Иванова где-то сейчас летает, а вернется — мальчишки нет. Где его искать?.. Не приведи господи, не найдет, да так, мол, и останется внучек без души, так и будет жить, ничего не ведая про страшную утерю…

Сказала она так, а меня вдруг ровно ударило: мы-то ведь Ивана, было дело, в таком виде сколько раз уже кантовали!

Хлопцы мои, гляжу, разулыбались, видно, подумали о том же, и кто-то уже раскрыл было рот, чтобы сказать, но я успел-таки ладошку приподнять: стоп!

А бабушка нам свое: ни о чем, мол, таком не хлопочите, идите себе спокойненько по домам, а я тут возле внучека посижу, подожду, пока он глазки раскроет, — там как-нибудь и доберемся…

И столько у нее в голосе было убежденности, что именно так ей и надо поступить, никак не иначе, столько в нем было и любви, и терпения, что у меня, признаться, щипнуло в глазах, чего со мною уже очень и очень давно, брат, не бывало.

Я ей тогда и говорю: если такое дело, Анфиса Мефодьевна, будем возле Ивана вдвоем — как же, мол, можно допустить, чтобы остался человек без души?

Показываю хлопцам глазами, чтобы все свои соображенья на этот счет они опять при себе оставили. А Надюшу свою прошу добежать до дома, хорошо, что живем недалеко от «Ветерка», и принести Анфисе Мефодьевне какую-нибудь тещину душегрейку, а мне — мою меховую курточку. Надюше длинно объяснять ничего не надо, двинулась первая, а остальные за ней, и остались мы сидеть на скамейке около Ивана с бабушкою вдвоем.

Был у тебя в жизни, скажи, момент, после которого что-то в тебе перевернулось?

Ну бы, конечно, понятно. У каждого, брат, свое. Но что в этом деле удивительно: ведь сколько со мною всего, если хорошенько вспомнить, до этого приключалось? В армии я в десантниках служил, и так вышло, что домой вернулся с Красной Звездою. С орденом. Поставим точку. Потом на гражданке порченая лайка, была у моего знакомого лесника такая, он ее после пристрелил, нет чтобы ухватить мишку за «штаны» — со страху бросилась ко мне в ноги, в снег повалила, и мишка сверху насел, чуть не заломал. Тоже, скажу тебе, впечатляет. И есть у меня, ты знаешь, ордена, какие нашему брату работяге за красивые глаза не дают. И по России-матушке я вволю поездил, всего насмотрелся, всего наслушался. И четыре года в Индии бригадирил, металлургический завод в Бакара строил, дома у меня лежит дудка и диплом на стене висит: я там одного заклинателя змей, душевный парень, всем тонкостям сварного дела обучил, ну и он тоже в долгу, видишь, не остался — жаль, что у нас в России змеюк подходящих нету, а то уже да-а-вно бы плюнул я, будь она неладна, на эту Антоновскую площадку, на эту Сибирь и в более подходящем месте сидел бы себе посреди коврика и на этой дудке наигрывал… Как — перспектива?

И падал я с отметки «шестьдесят», хорошо, что около самой земли висел толстый шланг, и я на него спиною угодил — цирковой номер еще тот был! И случалось, брат, со мною еще много всякого, о чем и вспоминать не хочется, не то что рассказывать… И много такого, от чего и через долгие годы в пасмурный день на душе светлеет. Все было. Но вот ведь какая штука: ничто на меня до этого так не действовало, как этот ночной разговор с Ивановой бабушкой.

Теперь-то я так соображаю, что очень он пришелся ко времени. Бывает же: ты над чем-то годами ломаешь голову, зреет это в тебе и зреет, да только никак не прорастет, а потом в дороге случайный попутчик обронит слово, может, и не бог весть какое мудрое, а тебе вдруг что-то как бы наконец и откроется: да вот оно, вот нее — и как это раньше не докумекал?! А раньше, выходит, и нельзя было. Вроде не дозрел.

Надюша бабушке душегрейку принесла и теплый полушалок, мне — курточку, и сидим мы с Анфисой Мефодьевной рядышком, она говорит, а я все больнее помалкиваю, только слушаю да смекаю.

Шум в поселке уже поутих, окна в домах почти погасли, ночь гуще и гуще, и только всполохи вдалеке над заводом ярче сделались. То вдруг моргнет, и приподнимется чернота над шлаковым отвалом, а то над первым конверторным неслышно темь дрогнет. Где-то сварка ударит яркой синью, где-то вдруг багровый дым лизнет небо…

Поглядывал я молча на все эти бесшумные огни, а бабушка рядом тихоньким голосом вела: мол, раньше как было?.. И народу гораздо меньше, и по белу свету люди так далеко да с такой быстротой не разлетались. Где кто родился, мол, там себе и живет. Оттого-то доброму ангелу легче было охранить всяк живущего, а как же! Мол, дело это вполне понятное, что персональных ангелов теперь нету, на такую прорву господь давно уже не настачится. Потому у каждого хранителя под опекой не один человек, а сразу несколько — у кого пять, а у кого, может, три или четыре десятка. Потому-то раньше, когда родня в кучке, ангелам гораздо проще было за всеми доглядывать. Неслышно беседует, мол, с одним, добро внушает, а на всех остальных при этом посматривает. Только что где, заметил, не так, только увидал, что сатана к человеку слева, на своем обычном месте, пристроился, искушать начинает, ангел сразу тут как тут: тихонечко стал справа и наговаривает свое до тех пор, пока человек через левое плечо — это в черную харю-то сатане — трижды не плюнет…

А попробуй-ка нынче оборонить каждого! Пока, мол, ангел-хранитель за тобой на Камчатку да потом с Камчатки обратно — к остальным своим, значит, подопечным, — сатана тут уже и разгулялся. Известная, мол, штука: бесовское дело, оно нехитрое, шепнул — и дальше. А добрый ангел пока отыщет слова, пока уговорит, пока достучится до души твоей! Тем более что душа теперь не у всякого — это ж сколько людей в бесплодной беготне с места на место, в торопливости жизни души свои порастеряли. Мчатся, спящие, в самолетах да в поездах, и души тревожатся, нудятся сутками, томятся без воли и без дела, а какая на минутку решится оставить сонного, какая воспарит — глядишь, та уже и отстала, уже и потерялась. Носится потом над миром как сирота!

И пока печальная бабушка Анфиса Мефодьевна тихоньким голоском рисовала эту не совсем научную фантастику, представилась мне другая картина — совсем, так сказать, реалистическая. Как прилетаем мы всей бригадой всего-навсего в Джезказган. Поселяемся в общежитии. Выходим на разведку в город, и Петя наш Мажуков тут же, еще около подъезда, останавливает первого встречного: «Не скажешь, друг, где у вас магазинчик «Папин мир»?» И дальше он с нами не идет, все, что надо, уже узнал. Вернется из гастронома, сядет на кровать, а на табуретке напротив разложит на газетке нехитрую закуску. Проворчит сперва, что нынче стали выпускать одни «бескозырки», потом скажет радостно: «Здравствуй, стаканчик, прощай, водочка!.. Посторонись, душа, — оболью!»