Гарий Немченко - Брат, найди брата

Объясняю, что заваривать лючок мы не станем, а только так, для порядка, проволочку в проушины вденем, но рядом в тепляке кто-нибудь на ночь останется дежурить. Если уж станет совсем тоскливо — зови!

Нет уж, говорит он. Уж будьте покойны. Не позову.

Ночевать в тепляке остался, конечно, я. Массовик и затейник. Ничего не поделаешь — бригадир. Доля такая!

Несколько раз поднимался ночью, подходил тихонько к трубе, стоял, слушал.

Когда на корпусе рядом переставало шипеть да громыхать, ловил я другой раз шорох. А то и как будто вздох… Ничего, думал. Ничего! Пусть поворочается. Пусть-ка и повздыхает.

Правда, больше меня в ту ночь он навряд ли ворочался.

Утром хлопцы отнесли ему завтрак, доложили, что вид у Ивана вполне подходящий и даже стали пошучивать: а чего? Санаторий, мол! Себе бы так хоть пару деньков.

Вдруг пронесся среди монтажников слух, что бригада на главном корпусе отложила сложный один подъем: ребята, которые его ночью на отметке «восемьдесят» готовили, слышали, мол, отчетливо и стоны, и чей-то плач.

Может, слуховой эффект? Или в самом деле рыдал Иван, было дело?

Мое положение представляешь?

Одно — из-за мальчишки сердце болит. Как он там? Хоть вроде и крепкий паренек, и с характером, а испытание мы ему выбрали — не всякий спасибо скажет. Ну и другая сторона: что, если бы про этот самый индивидуальный подход, который мы применили к нашему Ивану, узнали хотя бы, предположим, в месткоме?.. Не говоря уже о других организациях. Которые еще построже.

Единственное, что меня тогда грело, так это мысль: а неужели лучше, если бы наш Иван потом десять, а то и пятнадцать дней на виду у всех в поселке улицы подметал?.. Это монтажник-то! Голубая кровь, как говорится. Или, может быть, лучше, если через какое-то время стали бы в управление приходить бумаги из того самого учреждения, куда доставляет машина с красным крестом, а то и милицейский «воронок»?.. Или лучше, если через несколько лет его, уже «старичка» на нашей стройке, эти молокососы, что без году неделя тут трудятся, тоже стали бы таким же образом чествовать: то лампасы тебе на брезентовых штанах краской выводить, а то и гвоздями к полу прибивать…

Остался я, конечно, в тепляке и на вторую ночь. Опять подходил к трубе. Опять слушал.

Днем ребята сказали, что Иван зовет меня срочно. Бросил все. Побежал. Если бы кто погнался за мною, не догнал бы наверняка — по-моему, вслед за мной сварные эти лестнички-времянки с крюков срывались.

Уже внизу отдышался, прочистил голос и даже на строгость его попробовал: мало ли какой разговор? Вдруг начнет мальчишка права качать? И меня обвинит, и всю бригаду. Тем более, как ты понимаешь, есть за что.

Поднялся я не торопясь по железной лесенке, спрашиваю как можно спокойней: в чем дело?

А он с той стороны к лючку бросился, о дверь ударился, словно птица. «Михалыч! — кричит. — Михалыч!.. А я звезды вижу!»

Я сперва от лючка так и отшатнулся: «Какие звезды?!» А он говорит: «Обыкновенные! Какие ночью на небе светят! Хочешь посмотреть?»

И голос такой звонкий да радостный, что я вдруг заспешил, начал проволочку с проушин снимать, открыл дверцу и полез.

Иван мне руку подал, помог на площадку спрыгнуть, потом захлопнул лючок и в полутьме на середину площадки тащит: «Гляди вверх!»

Я голову задрал, смотрю на голубой кружок в сужении трубы.

«Видишь?!» — торопит Иван. «Нет, — жму плечом, — не вижу!» — «Это из-за щелей!..»

Бросился к лючку, прикрыл поплотней, потом подобрал что-то под ногами, стал щель самую большую затыкать, и в голосе у него досада послышалась: «Не держится! Вот если б с той стороны — опять кто проволочкой!»

Этого еще, думаю, не хватало мне для полного счастья! Чтобы вместе с Иваном остался бы тут и я… Хотя и надо бы, может? Чтобы спохватывался вовремя…

Иван командует: «А ну-ка, держи дверцу! Держи-держи!..»

А ручки изнутри, естественно, нет, за что ты будешь держать?.. Кое-как мизинцем захватил край, притянул дверцу, а он все щели каким-то тряпьем закладывает. Тут-то я уже пригляделся и теперь понял: оказывается, он ватник изорвал на эти свои затычки!

Когда слегка потемнело внутри, он меня сменил, сам стал дверцу держать.

«Ты, — наказывает, — долго-долго смотри, только тогда увидишь!»

Пригляделся я опять к этому кружку неба, и вдруг там словно слабая, уже почти погасшая искорка мелькнула. Такая, как высоко над костром: раз — и нет ее.

Но я почему-то закричал: «Вижу!..»

«А сколько?» — радуется Иван. «Одну!» — «Эх, ты! — смеется. — Глаз у тебя не тот, не таежный! Я так три вижу. Две рядышком и одна сбоку. Но зато она покрупней. Вот ее ты, значит, и увидал!»

А я тут вспомнил последний свой разговор с Травушкиным. Как тянет он вверх длинный и худой палец, задирает клинышек жиденькой бородки: «Один философ сказал, что самой большою загадкой являются для него две вещи: совесть в душе и звезды над головой… Он, понимаете, не мог эти загадки объяснить, но наверняка одно с другим связывал!»

И захотелось мне почему-то обнять мальчишку и что-то такое ему сказать — на всю остальную жизнь! — и вытолкать через лючок его первого…

Он не отстает: «А ну-ка, смотри еще, постарайся!.. Ну, еще две!»

«Да я ведь только что варил наверху, — говорю. — Какие у меня сейчас глаза?»

Смолк он, потом уже глухо так: «Ну, иди. Извини, что оторвал… Ну, пока!»

Поймал я его плечо, сжал тихонько. «У тебя, — говорю, — по-моему, все путем, если звезды рассмотрел… Это я тебе точно!»

«Пока!» — он говорит. И вздохнул.

А ночью я стоял посреди нашего монтажного городка и смотрел, брат, на звезды… Часто ли на них смотрим?.. Нам некогда!

Ночь хорошая была, ясная, и шума на главном корпусе, где третья смена, особо не слыхать.

Отыскивал я глазами знакомые еще со школы созвездья, всматривался в крохотные звездочки, каких почти не видать, и что-то во мне все копилось и копилось, вроде главная какая мысль складывалась, а потом у меня над головой что-то вдруг тихонечко дунуло, застригло, чиркнуло, и увидал, как птицы пронеслись черными тенями, — несколько уток низко пошли то ли к болотам на окраине стройки, а то ли к камышам на гидроотвале… И это птичье движенье посреди ночи под звездами чем-то таким вдруг во мне отозвалось — я, старый дурак, чуть не заплакал в голос…

Старый почему?.. А как иначе? Уже за сорок.

Хоть одногодки, ты — молодой?.. Во-он оно, вы все еще молодые!.. Видно, писатели плохо зреют. Или солнышка мало? Тогда могу предложить. Дело у нас в Сибири известное: валенок. Это как с помидорами. Так и срываешь зеленые посреди сентября и туда их — в пимы?.. И под кровать. А потом уже самое время обувку на зимнюю сменить, эту зелень оттуда выкатываешь, а она тебе — красней красного!