Гарий Немченко - Брат, найди брата

Глянул по привычке на часы, сказал себе: в половине восьмого встанешь. И — как будильник завел. Все.

Поднялся в половине восьмого, а проснуться, веришь, никак не могу. Как в пионерском возрасте. Как в детсадовском, когда мамка его сонного и оденет, и по всему поселку протащит за руку, а он только и того что ноги переставляет, а так — спит себе!..

Вышел я из тепляка, по металлическим лестницам топаю, по времянкам лезу, а сам как бы даже еще и сон вижу — между прочим, цветной.

Забрался на нашу рабочую площадку и тут, ты понимаешь, поддался!.. На этом пятачке никого, совсем пока одиноко, и в сон еще больше тянет. А что, если, думаю, сяду тут в уголке да покемарю еще чуток? Хоть самую малость. А придут мои ребята, толкнут.

Досточки обломок нашел, на балку стальную положил, а сверху перчатки свои с верхонками. Плечом к колонне привалился, ладони в рукава и — привет.

А проснулся я, брат, от крика…

Напротив меня стоял заместитель министра со всею своею свитой и буквально орал, что ребята мои лодыри и бездельники. Только он не так сказал. А сказал: дармоеды и нахлебаи!.. Вот что он тогда про моих ребят.

Тут я глянул на часы. Да нет, не на эти, — которые носил до того. Было половина двенадцатого, представляешь?!

А хлопцы мои, как пташки в непогоду, плечом к плечу сидели все рядышком на балке по другую сторону колонны и тоже спали… Как момент, а?!

Когда я встал, ближний от меня вдруг удивился: так ты, мол, Володя, здесь? А почему нас не разбудил?!

И тут я все понял. Понял, что они меня, когда пришли, не заметили — я ведь за колонной пристроился. Не заметили и тоже решили пока вздремнуть. А бригадир, мол, придет — поднимет.

И ведь как человек устроен: скрежет кругом, грохот, лязг — это в предпусковые дни, когда круглые сутки тут все как при бомбардировке! — а они спя-ат себе!.. Потому что настроились: Володя их разбудит, больше никто. И со мной так же: пусть хоть из пушек бьют, мне-то какое дело? Ребятишки мои придут, положит кто-либо руку на плечо, вскочу сразу.

Раскрыл рот, хотел было теперь что-то замминистра объяснить, да где там!.. Выступающий только-только что разошелся. Ответьте мне, кричит, баглаи, почему так выходит, что одни всю ночь упираются, а другие спят и средь бела дня?.. Вот мы, кричит, с товарищами идем к замечательным труженикам из бригады Владимира Бастрыгина, есть у вас такой герой и ударник. Я, кричит, должен вручить ему подарок министра, часы именные, и вот в то время, как…

Но тут у меня уже и сон маленько прошел, и голос прорезался. Не то чтобы громкий, нет. Но так, внушительный. У меня ведь бас.

Если вы с такими речами, говорю, будете эти часы вручать, то я их просто-напросто, не приму, не очень-то надо.

— А при чем тут, — кричит он, — ты?!

Небольшая историческая справочка, говорю. Но во-первых, не ты, а вы. А во-вторых, Владимир Михайлович Бастрыгин — это я.

Как ты понимаешь, дальше — немая сцена. Сперва он только глазами хлопает, потом к управляющему трестом оборачивается, к Елизарову, а тот разводит руками: хотел, мол, подсказать, да разве вас остановишь?

А я этой немою сценой воспользовался и провожу, понимаешь, очень такую простую в принципе мысль: о том, что швеллер-тридцатка, приваренный на отметке «восемьдесят», кое-чем отличается от двуспальной кровати. И если люди, сидя на нем, уснули, значит, мало сказать, что перед этим они крепко поработали. Тут настала его очередь попробовать меня перебить. Но я уже хорошо разогрелся и работал на больших оборотах.

Если вы считаете, говорю, что вышеуказанный швеллер-тридцатка и температура за бортом минус тридцать шесть градусов действительно способствуют крепкому здоровому сну, то не предложите ли вы кому-либо из ваших ближайших соратников, говорю, которых я тут по пыжиковым шапочкам узнаю, провести такой эксперимент?.. Сколько, спрашиваю, интересно, хоть один из них здесь проспит?

Тут он наконец разулыбался: «Хитер, — говорит, — бродяга!.. Ваши-то все спали на обычном своем рабочем месте! А они?.. Ставите, — говорит, — моих ребят в неравные условия. А вы их посадите в кабинете за стол — думаете, тут же не уснут? Эге, брат!..»

Тут наступила, как понимаешь, полная разрядка напряженности, все посмеиваются, а замминистра и совсем подобрел. Вроде бы и в шутку, и очень даже всерьез извинился перед моими ребятами и уже отеческим таким тоном журит: все, мол, хлопцы, понятно, но вы-то себя поберегите. Мало того что можно простудиться, так еще и вниз загреметь — нашли место! Я же, говорит, как старый монтажный волк, вижу, что ограждение за спиной у вас хорошенько не приварено, пока только «на прихватках», а лишь у одного хватило ума подстраховаться, только один, говорит, цепью и зацепился. Вот это, говорит, молодец! Это настоящий монтажник! И кивает на Петю Сознательного…

Вот тут я, брат, пережил! Я ведь тебе рассказывал, в каких это случаях Петя карабином пристегивается. За то и прозвали его Сознательным, что мне он перед всеми нашими ребятами клятву дал: если, мол, хоть чуть-чуть, хоть в одном глазу, хоть в самом краешке… Значит, и за эти несчастные три часа Петя уже успел — ну, скоростник!

Ребята сперва заулыбались, но потом поняли, какой конфуз может произойти, если заместитель министра вздумает к Пете подойти, руку ему за большую его сознательность пожать захочет. А на морозе далеко запашок слыхать!

Ну и, как всегда, потихоньку прикрыли Петю Сознательного своими спинами — золотого нашего работника, позор лучшей на стройке бригады Вэ Эм Бастрыгина.

А заместитель министра уже и коробку с часами достал было, а потом вдруг и говорит: а может, мол, до вечера обождем с вручением? Гравировка тут есть, что это от нашего министра, но мне бы хотелось, исходя из обстановочки, кое-что еще от себя добавить. Можете, говорит, уважаемый Владимир Михайлович, вечерком попозже зайти в трестовскую гостиницу?

Я спрашиваю: надо ли при себе иметь?

Погрозил он мне пальцем совсем уже дружески, и вся процессия дальше двинулась. А мы, хорошенько отоспавшись, — опять за работу!

А вечером получил я свои часы. Что ж он, думаю, такое добавил — от себя-то? А оказалось, как раз про это: как мои хлопцы полдня проспали, сидя в мороз на голом швеллере.

Потом, когда уже несколько лет спустя вручали они мне с министром «Москвич», я про себя смеюсь: а на нем ничего такого не написали?.. На машине и места много, да и у нас за это время случилось столько всяких историй, есть, слава богу, о чем рассказать и вспомнить… Что-что?.. За какие такие подвиги они мне машину подарили? Да ну, какие там подвиги. Просто за очередной трудовой подъем. Правда, за небывалый, естественно…

— Эта история, брат, веселая, хоть начиналась она, когда было нам, прямо сказать, не до смеха… Какое там!