Гарий Немченко - Брат, найди брата

Раньше я только подозревал, а теперь уверен: из-за меня.

Наши дома напротив стоят, и, думаю, мало приятного ей было чуть не каждый день со мною встречаться.

Я только Наде своей и рассказал, больше никому, на это, спасибо, у меня тогда хватило ума, а она, может, решила, Женя бедная, что я на всю стройку растрепал, представляешь?

А ей-то и надо было всего: две сотни метров в центре Москвы, значит, пройти под ручку. И хоть на это коротенькое время человеком себя почувствовать. На эти три-четыре минуты.

Может, думаю, и здесь так?.. С табуном с этим.

Какая-нибудь бедолага вроде Жени посидела полминутки на краешке стула, от конфетки, которую ей этот артист предложил, чуток откусила, а то и рюмочку коньячка пригубила — и счастлива потом на всю остальную свою жизнь… Будет ей чем и себя утешить, будет что и подружкам в какой-либо глухомани сибирской рассказать — лишь бы только те ей поверили!

Вот она и вся тут, думаю, как на ладони, эта кадра́ — оторви ты ей «ухо с глазом».

Вечером опять этот старичок, из регистратуры, ко мне заглянул, опять мы хорошенько посидели, и я с ним своими мыслями по женскому, значит, вопросу поделился, и он поддержал меня и вроде бы тоже слабому полу посочувствовал, и тем самым сильно меня растревожил, потому что я уже теперь, конечно, что называется, созрел для откровенного разговора с самим собой — о нас с Надей, о наших с ней отношениях — это чтобы слово «любовь» лишний раз не произносить, — о нашей с нею совместной жизни…

Сложная это штука. Сложная!

То есть, боже упаси тебя, как говорится, подумать, что живем с нею плохо — нет! Знаю, что она меня любит до сих пор, хоть это, говорят, с годами проходит. И я ее тоже люблю, и она это хорошо знает… И я в ней нисколько не сомневаюсь, и она мне, в этом-то я убежден, крепко верит.

Так чего же, ты скажешь, вам не хватает?

Попробую тебе объяснить.

А начать придется с того, что Надя моя, перед тем как нам встретиться, успела, брат, пережить эти самые два прилива, о которых мы с тобой тут толковали, да при этом ой как хлебнуть! Потому что был у нее и этот самый муж, что метр с кепкой, и не жила она с ним, а мучилась, бедная, — по-моему, об этом ей до сих пор вспоминать страшно. И был потом этот самый, из гвардейцев, с которым она хотела новую жизнь начать, да только и она у нее не получилась — по тем же самым общим причинам, о которых мы уже толковали.

А теперь представь: Надя моя из тех самых сибирских наших девчонок, которые еще в пятьдесят восьмом всем классом на Антоновскую площадку приехали. И были они тогда все, за самым, может быть, малым исключением, восторженные дурочки, ты ведь знаешь, как в школе к настоящей-то, взаправдашней, а не книжной жизни у нас готовят: такого наговорят об открытых перед всеми путях-дорогах, такую счастливую судьбу пообещают, что они потом, бедные, через розовый этот дым обещаний годами будут прорываться не то чтобы к настоящему пониманию того, что происходит на белом свете на самом-то деле, а даже к той мало-мальски реальной точке, от которой уже можно будет отправиться в другое путешествие — на этот раз уже с трезвым представлением, что тебя может в путешествии этом ожидать… Ты меня понимаешь?

Потому что у меня-то это все давно наболело, а там, в Прибалтике, все стало на свои места, все оформилось.

Так вот представь ты себе эту добрую, неиспорченную, несмотря ни на что, женскую душу…

Конечно, тут-то, после второй неудачи, она решает, что все, что никакого счастья с мужиками не будет и надеяться следует только на себя, тем более что надо сына растить — хорошо, что сын у нее не от первого, извини меня, брака, а, слава господу богу, от второго, мальчишка и симпатичный и умница.

И вот она и на работе выбивается из сил, чтобы хоть как-то продержаться, и поступает в институт на вечерний — сам понимаешь, к какой дальнейшей жизни она себя, брат, готовит: больше никаких мужей, все, и только сама себе — единственная опора, и кормилица в семье, и защитница.

Пришлось мне, брат, столько сил положить, чтобы уговорить ее выйти за меня замуж, и так потом пришлось постараться, чтобы она хоть маленько забыла о своем прошлом да хоть маленько оттаяла…

Только в том-то и штука: маленько, да не совсем. Слишком глубокая, надо понимать, осталась в душе у нее рана.

Ну, и брал я на себя если не все, то во всяком случае многие заботы по дому, пытался ей, как мог, облегчить, значит, учебу, да только не такой она человек, чтобы пойти на халтурку — даже чертежи, которые, как ты, может быть, знаешь, ни один уважающий себя вечерник не делает, а отдает за них десятку какому-либо инженеру из Сибгипромеза, — даже чертежи эти она сама делала…

А думаешь, все это время, пока Надя училась, не хотелось мне ребятенка? Думаешь, ее не уговаривал?

Хороший мальчишка наш первый сын, и отношения у меня с ним сложились самые, брат, железные — слава богу, родного отца не помнил, когда поженились мы с Надей, было ему полтора годика, и он до сих пор твердо уверен, что родной отец — это я.

Но мне-то хотелось е щ е сына, ты меня понимаешь?

Мне и первый словно родной — ведь я о нем часто больше, чем Надя сама, заботился.

Но хотелось мне и с о в с е м родного.

И с большим опозданием родилась у нас в конце концов дочка, не девчонка, скажу я тебе, — ангел небесный. Такие дети, сам понимаешь, только от настоящих-то отношений — чтобы слова эти, про любовь опять же, не говорить…

Ты бы посмотрел в это время на мою Надю!.. И как расцвела, и как еще сильней ко мне потянулась!

Но думаешь, согласилась она взять тот самый законом положенный ей год, чтобы с дочкою посидеть? Куда там!

Она у меня экономист, но работала до сих пор не по специальности, а тут вдруг место подходящее подвернулось, и она, конечно, пошла, ну а как же! А маленькую Марусю мы — в ясельки.

Ясельки-ясельками, однако…

А вообще-то ты знаешь, как пеленки пахнут, когда стираешь?.. Я помню до сих пор. И не подумай, что говорю об этом в каком-то плохом смысле, нет, брат!.. Я и сейчас еще стирал бы и стирал, лишь бы только было за кем.

Но еще одного ребятенка мы себе так и не позволили — некогда!

Удивительная, скажу я тебе, штука… Вот, допустим, встретились бы мы с тобою лет эдак двадцать назад, когда не то что на месте промплощадки пустырь был, а еще и там, где поселок. Встретились, и ты б мне сказал: вы же, писатели, — провидцы, предсказатели будущего… Вот ты бы задушевно так и сказал: а знаешь, мол, Володя, дорогой, вот построим мы тут настоящий город, да только не все в нем будет ладно, не все, как говорится, по уму. И найдутся, мол, потом и у нас такие граждане, которые день-деньской будут ходить по этому городу и на газонах бутылки собирать, затем до вечера возле ларька толкаться, а после отправятся ночевать кто по подвалам да по стайкам, а кто — и по этим самым колодцам на теплотрассе… Ты представляешь?!