Анна Кардашова - Одиннадцать случаев… [Повесть]

А все-таки…

Будь у него побольше времени для раздумья, он бы, наверное, отказался от этой мысли. Но Краус должен был прийти с минуты на минуту. Надо было решаться. Давлеканов решился. Он живо вскочил и стал раскладывать на овальном, орехового дерева столе привезенные с собой марки. Он остановился на одной. Как же ее показывать? Сперва две-три довольно интересные марки, потом, после паузы, сделав вид, что больше ничего нет, выложить ее.

Марка была большая, горизонтальной формы. На белом фоне — густо-карминный рисунок: сигарообразный дирижабль, рядом — фигура рабочего, за ним — улица с уходящими домами. Марка, посвященная визиту дирижабля «граф Цеппелин» в Москву в 1930 году.

Редкая советская марка, без зубцов.

Давлеканов решил взять ее на всякий случай, уж очень подходила по сюжету — русские принимают немецких гостей. Он решил тогда — ну, она уже у меня побыла, обменяю ее на другую. А сейчас ему стало жалко. Нет! Марку нечего жалеть! Если все получится так, как он задумал, то… Тихо, тихо, может и не получиться. Очень хорошо, что марка великолепная. Краус должен не просто закипеть, как чайник. Он должен выплеснуться через край! И тогда Давлеканов намекнет ему…

Давлеканов разглядывал прелестную серию старогерманских марок.

— Да-а-а… — шептал он. — Да-а-а… Классика!

Эти цвета в каталогах носят грубые названия: красный, фиолетовый, синий… Но разве эти тающие, блеклые тона — фиолетовый? Красный? Фарфор! Настоящий старинный фарфор! Вот «фиолетовая» марка. Бледно-сиреневый фон покрыт изящнейшей, тончайшей сеткой, от которой он кажется еще нежнее. В круглом белом медальоне рельефно выделяется белый тисненый орел. Краешек черного нечеткого штемпеля еще больше подчеркивает нежность тона и белизну марки. У Давлеканова есть немецкие марки, но нет альбома. Эта серия могла бы положить начало немецкому альбому, и сколько блаженных часов провел бы он, систематизируя, изучая, и наклеивая эти марки! Он осторожно, ногтем приподнял одну марку, чтобы посмотреть водяные знаки. Краус тут же подал ему пинцет и лупу.

«Нет, это невозможно. Не могу же я держать эту серию в руках и вот так, за здорово живешь, отказаться от нее!» — Давлеканов взглянул на Крауса и понял, что тот давно с нетерпением ждет, что же ему покажет Давлеканов.

— Вот что я хотел вам показать. — Он быстро разложил на столе те марки, не самого высокого класса. Краус сквозь лупу посмотрел их. Он был заинтересован. Он разглядывал марки, говорил об отдельных деталях…

Давлеканов небрежно протянул ему прозрачный конверт.

— Тут у меня еще кое-что!

Осторожно, пинцетом вытащил Краус марку, положил ее на стол и, заложив руки за спину, нагнулся над ней. Потом в одну руку взял лупу, другой стал дергать себя за разрез на пиджаке.

— О-о-о! — произнес он, наконец, разогнувшись. — Эта марка… — он пошевелил пальцами, — эта марка, она стоит того, чтобы я отдал вам за нее всю серию, которую принес. — Краус выжидающе смотрел на Давлеканова. «Он готов, — отметил тот про себя, — и я вот сейчас, сию минуту, должен задушить в себе филателиста и рискнуть карминовой маркой, а также „фарфоровой серией“! Может быть, я потеряю и то и другое и ничего не получу взамен». Давлеканов прошелся по комнате, взглянул на зеленую печку, остановился, перед Краусом, заложив руки в карманы.

— Нет, — медленно проговорил он, — я не буду меняться!

— Но почему?

— Я подарю ее вам.

— Я не могу, — прошептал Краус, — принять этот подарок, мои жизненные правила мне не позволяют.

— Нет, нет… Я теперь не так уж увлекаюсь марками. Вы доставите мне большую радость, если согласитесь ее принять.

— Но скажите, скажите тогда, что бы могло сделать вас счастливым?

— Я уже достаточно взрослый человек, — сказал Давлеканов. — Ну, что бы могло сделать меня счастливым? Разве что два-три килограмма того вещества (он назвал формулу), которое вы принесли мне в маленькой бутылочке. Кстати, я так и не спросил вас, для какой цели оно изготовляется в Германии?

— Для производства каучука…. — растерянно отвечал Краус. Он не понимал, шутит Давлеканов или говорит всерьез.

— Если бы у меня, — продолжал Давлеканов, — было это вещество в нужном количестве, я бы мог сейчас довести до конца одну работу, которая для меня важнее всего на свете, поэтому получить его было бы для меня большим счастьем. Но не будем, не будем об этом говорить…

— Ведь мы уже говорили об этом, доктор Кострофф…

— Оставим в покое доктора Кострова и эту тему, — перебил его Давлеканов. — Берите марку, она ваша. Вот послушайте одну занимательную историю, которая случилась с филателистом…

Вечером Краус повел Давлеканова на «маленькую ярмарку». Костров отказался — ему нужно было готовиться к докладу.

Шумная, пестрая, уютная маленькая ярмарка! Кто встречает вас на маленькой ярмарке? Дамы в турнюрах и перьях. Мужчины в котелках, с усиками. Они нарисованы на балаганах. Они из прошлого века! А что это грохочет и крутится? Американские горы! Они оснащены новейшей техникой, они из сегодняшнего дня! Пожалуйста, вы можете получить сразу сто удовольствий! Вас будут вертеть, швырять, подбрасывать, переворачивать вниз головой с одновременной боковой качкой.

Тут был светящийся скелет в галерее ужасов, который огрел Давлеканова палкой по спине. Тут был заводной человек с толстыми черными бровями, которые все время прыгали… Тут был Краус, который в этом неярком, дымном свете казался лукавым немецким гномом. Он держался с Давлекановым заговорщически, и Давлеканов чувствовал себя сродни и скелету, и заводному человеку, и гному Краусу. И он хохотал и толкался в узких проходах, и нырял в густой чад, и ел жареные сосиски, и пил пиво, и покупал лотерейные билеты, и выиграл чертика с красным языком. И они с Краусом сели в какой-то маленький трамвайчик. Их крутилось множество на небольшой площадке. От каждого трамвайчика тянулся вверх провод, за рулем сидели парни, сзади них — девушки, они визжали на поворотах, с проводов сыпались искры. Краус бешено закрутил рулем. Чудом уворачивались они от других трамвайчиков, проскакивали между ними. Они захватили площадку. Теперь они нападали, а другие отскакивали, уступая им дорогу. Они могли загнать в угол кого угодно…

Вечером накануне отъезда Кострова и Давлеканова «сестры-кармелитки» устроили прощальный ужин. Снова был зажжен камин, снова стояли в вазах цветы.

— Я желаю вам счастья! — Фрау Берта положила руку на рукав Давлеканова. — Я желаю вам полной удачи в вашем деле. Да, да, у вас все будет хорошо! — Она посмотрела на него необыкновенно добро и радостно.

«Святая душа! — подумал Давлеканов. — Если бы ты могла, ты сварила бы мне силовой клей в своей кастрюльке с риском взорваться вместе с кухней».