Лев Овалов - Утренняя смена

— Подумай о людях! — взволнованно сказал инженер. — Смешно агитировать меня в пользу технических достижений. Режим, нормы... Я и сам за уплотненный режим и за высокие нормы. Но нельзя забывать о людях. У меня более правильная линия.

Григорьев не удержался от шутки:

— Линия-то правильная, да работа неважная.

— Забота о людях заставляет меня осудить работу Деминой, — настойчиво сказал Груз. — Я не могу допустить, чтобы люди надрывались.

— Факты? — резко спросил тогда Григорьев. — Хотя один факт!

Груз отлично понимал, что здесь не место ссылкам всякие незначительные случайности. Правильно, один факт, но такой, против которого нельзя возразить. Тамара? Да, Тамара... Груз вспомнил, как нервничала она незадолго до смерти. Зина подтрунивала над подругой, что та отстает, и Тамара тянулась за ней. Разумеется, Тамара!

Заложив руки за спину, он медленно приблизился к Григорьеву.

— Тебе известна причина гибели Тамары Суровцевой?

Григорьев подался вперед.

— Ну?

Груз со злобой посмотрел на Зину.

— Тамара погибла в результате невероятного напряжения, пытаясь не отстать на работе от Зины. Демина оказалась выносливее, но и она сдаст. У Тамары оказалось меньше физических сил. Она никогда не утратила бы самообладания в воздухе, если ты не была мучительно утомлена...

Он говорил искренне и убежденно, постепенно испытывая чувство облегчения, потому что объяснение это снимало с него всякую вину. Наконец-то он нашел для себя причину гибели Тамары!

Григорьев с недоверием подошел к Зине. Действительно, когда бы ни заговорили о смерти Тамары, Зина держалась странно и уклончиво. Почему она избегала этих разговоров? Он рассерженно взял ее за руку.

— Почему ты об этом умалчивала?

Зина подошла к Григорьеву. Прямо посмотрела ему в глаза. Губы ее дрожали. Она машинально закусила губу.

— Я обещала Тамаре ничего не говорить, — сказала она. — Но теперь, когда спекулируют на ее смерти, когда Тамару пытаются оклеветать, я не буду молчать... — Зина повернулась к Грузу. — Так почему же, Николай Семенович, погибла Тамара? — Она не дала Грузу возможности ответить и ответила сама: — Потому что вы заставили ее сделать аборт! Тамара мечтала о своей семье, Тамара хотела иметь ребенка, а вы... Вы говорили, что не хотите погрязнуть в обывательщине! — Зина взмахнула рукой, как бы разрубая воздух. — Тамара сделала аборт незадолго до прыжка. А вы ее не остановили! Неужели вам непонятно, чего ради Тамара хотела установить рекорд?

Чжоу скомкал исписанный лист и прибавил к валявшимся на полу. Ему никак не удавалось выразить свои мысли на бумаге. Редакция заводской газеты просила его написать несколько статей о Китае, и Чжоу старался как можно добросовестней познакомить читателей с историей и жизнью своего народа. Сегодня работа не клеилась. Едва он принимался писать, мысленно представляя себе желтые воды Хуанхэ, живописные деревни и зеленеющие сады, хижины из тростника, ветхие кумирни, украшенные разноцветной глянцевой бумагой, шумные и пестрые города, крестьян, ремесленников, торговцев, как с улицы доносился назойливый, неприятный голос и мешал ему сосредоточиться. Какой-то бродячий торговец с удивительным упорством непрерывно гнусавил под окном:

— Тилисати копеека мячика, тилисати копеека мячика, холоший, холоший мячика...

Чжоу подошел к окну и выглянул на улицу. На солнцепеке, у края тротуара, пожилой китаец в черной запыленной куртке сидел на корточках перед большой плетеной корзиной, наполненной пестрыми бумажными мячиками. Что мог он высидеть здесь в самый разгар рабочего дня, когда на улице не было ни одного прохожего, а все ребятишки убежали в лес или ушли гулять в сквер?

— Тилисати копеека мячика, тилисати копеека мячика, — упоенно выкрикивал торговец, чуть покачиваясь и невозмутимо поглядывая по сторонам.

«Зачем он кричит? — подумал Чжоу. — Какая сила привычки!»

Торговец вызывал к себе одновременно жалость и раздражение.

— Послушайте, не лучше ли вам перейти в тень? — громко спросил Чжоу, перегибаясь через подоконник.

Торговец запрокинул голову и выспренне ответил ему на родном языке:

— Если вы утолите мою жажду, господин, вы обнаружите достоинства своего сердца.

Чжоу не мог отказать человеку в стакане воды.

— Я сейчас принесу вам напиться, — сказал он торговцу.

— Не утруждайте себя, — поспешно возразил тот, поднимая с земли корзину. — Я зайду к вам.

Чжоу пошел отворить дверь.

Торговец медленно переступал по лестнице. На площадке он остановился, как-то незаметно вдвинулся вместе с корзиной в переднюю, секунду постоял и, хотя Чжоу не собирался его пускать дальше, прошел в комнату.

Чжоу взял с обеденного стола чайник с кипячёной водой, наполнил стакан, протянул посетителю.

Тот отхлебнул несколько глотков, поставил стакан на стол и, чуть держась пальцами за край скатерти, благодарно поклонился.

Чжоу вопросительно смотрел то на своего соотечественника, то на его корзину.

— Я приношу вам свои глубокие извинения за то, что нарушил ваш покой, господин Чжоу, — вдруг внятно отчеканил торговец. — Меня просили передать вам одно письмо.

Он склонился над корзиной, порылся в своих мячиках, взял один из них, вытащил из кармана перочинный нож и разрезал мячик пополам. Опилки высыпались на скатерть. Торговец осторожно разгреб их, нашел крохотный бумажный комочек и аккуратно расправил тонкую бумагу.

Чжоу с недоумением взял записку, взглянул на подпись, на обращение. Неровные красные пятна выступили у него на щеках. Письмо от отца!

Он отвернулся к стене, стесняясь обнаружить свое волнение перед этим странным посетителем.

Долго не имел он никаких сведений об отце! Что-то ему пишут из дома? Как живет семья?.. Чжоу внимательно разбирал иероглифы. Его звали обратно! Отец просил сына поскорее вернуться на родину. Он порицал необдуманную выходку сына и тут же признавал свое обращение с ним слишком резким, соглашался, что оскорбил сына недоверием, учредив за ним полицейский надзор. Все будет прощено и забыто. Отец писал, что нуждается в помощнике и, кроме сына, ему не на кого положиться. Отец выражал надежду, что Чжоу лучше узнал жизнь и теперь сам достаточно критически относится к своим юношеским увлечениям. Он просил полностью довериться человеку, который передаст записку. Отец сообщал, что в Китае некому компрометировать Чжоу: революционеры и демагоги, бывшие его товарищи по университету, пойманы и казнены. Чжоу может не опасаться ни неприятных встреч, ни обвинений в предательстве. «Колея твоей судьбы проложена мною на дороге жизни, — высокопарно заканчивал отец письмо. — Тебе остается только приехать».