Надежда Чертова - Утренний свет

Клавдия заметила его пристальный взгляд, улыбнулась, — улыбка у нее была особенная, затаенная.

— Я знаю, какую клятву вы даете там, в лесу, — сказала она вдруг, глядя на него прямо и смело. — «Я, красная партизанка, даю свою партизанскую клятву…»

Медленно, вспоминая слово за словом, произнесла она партизанскую клятву. Он смотрел на нее, изумленно приоткрыв пухлый, мальчишеский рот. В неверном предрассветном сумраке он увидел, что глаза у нее огромные, темные, горящие.

— Димитрий не узнал бы тебя! — растерянно сказал он.

— Я ведь уж и правда большая, — отозвалась она. — У меня… друг пропал без вести, и отца убили, и мать вон вся седая стала. Послушай, товарищ… — Она чуть помедлила. — Скажи Мите: я приду к нему.

— А мать как же, одна останется?

— Она и сейчас одна: я из лесу скорей ей помогу, чем с полатей.

— С полатей? — не понял он.

— Ну да. Скажи Мите! Ведь ты еще придешь к нам?

Он нахмурился.

— В нашем деле выдержка нужна, а ты вон вся дрожишь.

— Испытайте! — сипло перебила его Клавдия и повторила требовательно: — Испытайте, говорю!

Он молчал, вглядываясь в ее смутно-бледное лицо, на котором властно и притягательно блестели глаза.

— Что для этого нужно? — спросила она, рассеянно перебирая пальцами кончик каштановой косы. — Обрезать косу? Надеть брюки? Я сильная и на все согласная. Только бы не сидеть взаперти, не молчать. Умереть? Тоже согласна.

— Ну, это што-о! — протянул парень и усмехнулся. — Воевать надо, а не умирать.

Он спохватился, сердито вскочил, заторопился.

— Ладно, передам Димитрию. Как там решат, — сказал он Клавдии на прощанье.

Клавдия подождала, пока он скрылся из глаз. Потревоженная трава снова сомкнулась и затихла.

Стало уже светать, Клавдии тоже следовало торопиться. Она попыталась ползти, как это делал парень, поджимая ноги по-лягушечьи, но почему-то это никак не удавалось, и она только рассердилась на свою неловкость.

Через улицу перешла, почти не сгибаясь, и, вместо того чтобы проскользнуть через яблоневый сад и сквозные дворы, повернулась и пошла по улице. «Обойду кругом, хоть издали на вокзал взгляну», — решила она.

На углу она замедлила шаг и со странным чувством смятения взглянула на седую от пыли площадь перед вокзалом, где знала каждый булыжник. Площадь была пуста, газетный киоск накренился набок, распластав в пыли полуоторванную дверь.

Клавдия перевела взгляд на вокзал — и вздрогнула: низенькая облупленная дверь с дощечкой «Служебный вход» раскрылась, и из нее вышел… Яков!

На нем была форменная тужурка, под рукой он держал папку, и вид у него был самый обыкновенный, как будто он вышел из аппаратной с очередного дежурства.

«Он работает там!» — ужаснулась Клавдия.

Самым правильным было бы отойти в тень от крыльца или спрятаться в саду. Но Клавдия во все глаза глядела на Якова — он шел прямо на нее — и стояла на месте. «Предатель!» Клавдия впервые в своей жизни произнесла это слово и тотчас же повторила его с невыносимым отвращением: «Предатель!» Черная, каменная тяжесть была в этом слове. Оно должно было вдавить человека в землю, сжечь, превратить в пепел!

А Яков шел к ней с чудовищным, рыбьим спокойствием, как будто в этой мертвой улице, в каждом доме, в каждом взгляде не было уготовано ему смертельное проклятье: «Предатель!»

Клавдия медленно стянула с себя платок. Вот оно, испытание…

Яков шел, по своей привычке глядя в землю. Он почти наткнулся на неподвижную Клавдию и, пораженный, несколько минут беззвучно шевелил губами.

— Работаешь? — с трудом, проглотив слюну, спросила Клавдия.

— Касьянов, понимаешь, заставил, — развязно ответил Яков и даже сдвинул на затылок кепку. — А ты в случае чего приходи… старого не вспомню.

Клавдия слушала его, приподняв плечи, и он вдруг увидел, что она судорожно мнет, почти рвет концы темного платка.

— Может, и заступиться придется… — неуверенно проговорил он и выжидательно замолк.

— Какой же ты… — Клавдия шагнула к нему и стиснула кулаки. — Я все-таки не думала… Господи, я все-таки не думала, что ты такой гад!

Он встретил ее прямой, раскаленный взгляд и неспокойно переложил папку в другую руку. «Чего доброго, — подумал он, — эта чертовка еще плюнет в лицо или выцарапает глаза. Надо припугнуть ее».

— А мы аппарат чиним, — с вызовом сказал он и усмехнулся дрожащими губами. — Это ты его так раздолбала?

Клавдия презрительно промолчала.

— Ты не очень гордись. — Яков насильно усмехнулся, и голос у него перешел на фистулу. — Я еще помню, где ты живешь! В случае чего…

Клавдия подчеркнуто медленно расправила платок, накинула его на плечи и тихо сказала своим грудным голосом:

— Мне нечего бояться. А вот ты, я смотрю, скоро забыл про тот разговор.

— Это ты про Степанова?.. — пренебрежительно пробормотал Яков, но лицо его посерело.

— Ну да. И про того, кудрявого.

— А-а… Этот еврейчик-то? Поду-умаешь!.. — Он даже попытался засмеяться, но вышло так, словно он икнул.

Клавдия вспыхнула:

— А ты кто?

— Я русский, мне што! — Яков даже приподнял в недоумении свои бесцветные бровки.

— Какой же ты русский? — Клавдии казалось, что она кричит на всю улицу, — она теперь ничего не боялась. — Да ты самая последняя сволочь! Падаль!

Это было уж слишком. Яков смерил ее взглядом, слепым от ненависти, кулаки у него сжались: ударить, отшвырнуть, убить. Он оглянулся с таким видом, что вот сейчас кого-нибудь позовет, — ведь он здесь хозяин, в конце концов!

Клавдия насмешливо глянула на его трясущиеся руки и сказала с каким-то отчаянным вдохновением.

— Не тронешь ты меня! Не посмеешь!

«Ничего со мной сейчас не случится», — сказала она себе, хотя земля уплывала у нее из-под ног.

Яков ничего не сказал. Она подождала немного, потом повернулась и пошла — стройная, сильная, в длинном темном платье, с непокрытой головой. Так она дошла до угла и, не оглянувшись, завернула на свою улицу.

Клавдия так и не сказала матери, что решила уйти в лес, к Димитрию. Но мать, кажется, догадалась обо всем. Она не обмолвилась с дочерью ни одним словом и только стала обращаться с ней как с гостьей, недолговечной в этом доме и милой сердцу. Клавдия все чаще ловила на себе долгий, испытующий взгляд матери и холодела от жалости: что чувствовала она, мать, молчаливо отпуская от себя последнее свое детище? Ночами, просыпаясь, Клавдия видела, как при слабом свете коптилки мать что-то выкраивала, шила, штопала: да, это она ее собирала в дальнюю дорогу!

Обе они, хоронясь от болезненной и робкой Елены, нетерпеливо ждали условленного свидания с партизаном, посланцем Димитрия.

Он не назвал своего имени, но все-таки пришел.