Надежда Чертова - Утренний свет

Когда-то у тети Поли была своя семья. Но двое сыновей не вернулись с войны, муж умер от рака, дочь погибла в автобусной катастрофе, осталась тетя Поля одна, давно отплакалась, отгоревалась и нашла полное забвение в вере.

Ничто житейское, изменчивое уже не могло затронуть ее испепеленного сердца, и в нынешней ее жизни уже ничего не могло рухнуть иль сколь-нибудь измениться. Даже служба у нее была тихая, монотонная, сидячая — она сторожила и все ночи напролет читала Библию, медленно, с наслаждением шевеля сухими, увядшими губами.

В общине тетю Полю почитали как одну из самых истовых и, главное, деятельных сестер. В ней жили лишь две одинаково огромных страсти: служение Христу и обращение к нему новых «овец».

Она умела найти, застигнуть человека в какой-то его горький, отчаянный, последний час, брала его за руку и с мягкой покоряющей силой повергала на колени перед тем, кто — она любила это повторять — по капле источил святую свою мученическую кровь «за всех человеков».

Она неотразимо действовала на людей даже одним своим видом: у нее было тихое, все еще красивое лицо с большими добрыми и смиренными глазами, сиявшими счастливой, кроткой, прямо-таки голубиной улыбкой.

Одевалась тетя Поля подчеркнуто скромно и опрятно, под тяжелой шалью носила белоснежный платок, а на платье не забывала пришить белейший, вышитый плотной старинной гладью воротничок.

Люди поневоле тянулись к ней — такой открывался им в тете Поле ясный, покойный и приветливый мир.

Вот почему Катерине так трудно, даже невыносимо было входить в восторженную душевную обитель тети Поли не с покорным словом, а с обидой для старшей сестры, да еще с обидой самой горькой: ведь сколько раз говорила она Катерине, что нашла в ней вернейшую овцу Христову и что гранитная скала скорее треснет, чем качнется она, Катерина Лаврова!

«Веры я не касаюсь…» — подумала Катерина, но получилось как-то неутешительно. И когда она вошла в шумный коридор дома, где жила тетя Поля, сердце у нее билось неспокойно.

Тетя Поля сидела в своей старательно прибранной комнатке, среди белых занавесок, подушечек, салфеточек, и, вздев на нос очки, читала продолговатую затрепанную книжечку — это был сборник гимнов.

Увидев Катерину, она сняла очки и, закрыв книжечку, засияла добрейшими улыбочками.

— Вот и славно, садись, дорогая сестра! — ласково сказала она.

Катерина напряженно опустилась на кончик стула. Но тетя Поля не хотела замечать в ней ничего необычного. Она засеменила вон из комнаты поставить чайку на кухне, а когда вернулась, посреди пустячного разговора спросила, будто между прочим:

— Ты чего, иль сзади садиться стала? Не видела я тебя.

— Не была я на молении, — сухо сказала Катерина.

Она хотела прибавить: «В дневную смену работала», — но не прибавила, решив, что это не оправдание.

Тетя Поля будто и не удивилась и только спросила:

— Иль приболела?

Катерина помедлила и ответила кратко:

— Нет, не приболела.

— А-а, — протянула тетя Поля и замолчала, опустив глаза.

Катерина сидела неподвижно и ждала. «Сейчас, — думалось ей, — корить начнет да обличать».

Но тетя Поля вдруг заплакала. Она даже головой на стол повалилась, прямо на гимны, и все ее худенькое тело сотрясалось от горестных рыданий. Катерина перепугалась и застыдилась: все, что скопилось в ее сердце, — благодарность, может быть любовь или привычное доверие к тете Поле, — все поднялось и ринулось навстречу старому другу.

Она вскочила, обняла старуху за плечи.

— Что случилось? Иль горе какое?

Тетя Поля медленно выпрямилась, приложила платочек к глазам и сказала изменившимся, глухим голосом:

— Еще какое горе. Не у меня, у тебя горе. О тебе плачу.

Руки Катерины сами собой убрались с плеч старухи. Она постояла над нею, отошла и снова опустилась на стул. И лицо у нее сразу закаменело.

Тетя Поля, опытным глазом неприметно наблюдавшая за нею, поняла: «Похоже, д а л ь ш е не пустит, теперь ей и силой рот не раздерешь… А ведь как кинулась!»

Катерина никогда еще не задавала тете Поле никаких задач: она жила в вере и молитве естественно и легко, как птица в полете. Что же с нею, в самом деле, стряслось?.. Может, это награда так ее растревожила? Подумаешь, невидаль какая!

Тетя Поля не могла себе позволить даже и мысли о том, что Катерина Лаврова «отпадет» от веры. Непростимый это будет грех, и ляжет он не только на Катерину, но и на нее, старую Пелагею. Ужасная, непосильная ноша, и это перед последними вратами жизни, за которыми уже отворены другие врата — жемчужные.

Нащупывая, как слепая, верную и самую короткую тропу к сердцу вчерашней сестры, тетя Поля смиренно спросила:

— Ты что же, Катя… иль уже получила медаль-то?

Катерина ответила скупо, едва разлепив губы:

— Не медаль а орден. Нет еще.

— Орден… Ну что же, не одна ты получаешь. Трудишься, вот и дали.

— Да, — обронила Катерина.

— Вера и труд рядом живут, — осторожно добавила тетя Поля. — Сама знаешь, не из корысти мы трудимся, верующие, не из тщеславия, но ради служения Христу.

— Знаю, — односложно откликнулась Катерина: изречения эти она слышала почти в каждой проповеди.

И вдруг в памяти словно вспыхнули и обожгли ее слова секретаря парткома Пахомова: «Я тружусь не для загробной жизни, а для живых людей… и не боюсь перестараться, перейти стопроцентную норму, я жадный». Катерине даже дышать трудно стало.

А когда услышала она увещевающие слова тети Поли: «Ну чего же ты замутилась?», то порывисто выпрямилась, и тетя Поля даже откачнулась, замолкнув на полуслове: перед нею сидела какая-то совсем иная, незнакомая женщина, прямая, темнобровая, румяная, с широкими, почти по-мужски развернутыми плечами и блестящим, прямо-таки пронзающим взглядом.

«Слепа ты, старая, — с отчаянием подумала тетя Поля, — вырастила в божьем гнезде не голубя, а ястребицу хищную!»

И тут заговорила Катерина — громко, несвязно, то и дело замолкая, словно задыхаясь:

— Какая там корысть… не из корысти работают… Ты что думаешь? Пуговицы к штанам мы там вытачиваем?

— Бог с тобой, сестра… — прошептала тетя Поля: она не могла прийти в себя от изумления.

— Обожди! — властно крикнула Катерина. — Не пуговицы, а крылья к самолетам… да! Вот этими руками! — Она потрясла большими смуглыми кулаками. — Когда надо было смерти не бояться — не боялись, под бомбами работали… Рабочие… не думай, они гордее нас с тобой. И по земле тверже ходят, с молодых лет…

— Наши тропы на небесах, в горниим чертоге, у нашего отца, — быстро проговорила тетя Поля. Она взяла себя в руки и приняла решение, как ей сейчас представлялось, единственно возможное: угрозить Катерине, напомнить о власти общины, где она приняла святое крещение. Крещение же есть клятва Христу, на всю земную жизнь клятва, до последнего вздоха.