Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

— Нет, бабушка Шогер, не видел…

— Ослепнуть мне, все жду его!.. Слава богу, Мелик и Граче вернулись. Отец их, Арташ мой, хотел построить дом на берегу реки, да война началась… Десять лет его ждали. Не вернулся. А дом вот построили. В его память.

Светом осенен дом на берегу Лорагета. Малый Цицернаванк — каменная перемычка на воротах, каменные карнизы и лестница. Комнаты полнятся солнцем, журчанием реки и ароматом цветов.

— Без страха живете, бабушка Шогер? — спрашиваю я. — Не боитесь, что река выйдет из берегов?

— Ба?! — удивляется она. — Что говоришь, сынок? Река — родная нам, друг в несчастье и радостях: воду дает и огородам нашим, и овцам. Разве не знаком тебе ее норов? Не помнишь, как подростком приходил сюда с отцом?.. Яблоко в нее упадет, и его выбросит людям на берег. Река — не война и не враг, людей не губит и домов не рушит…

Бабушка Шогер обернулась и крикнула жене Мелика:

— Невестушка, принеси-ка мацун. Видишь, странник вернулся. Он тоже мне как бы сын.

Это та самая, которую отец не хотел отдавать Мелику.

В глазах невестки искорки веселой усмешки, щеки пылают. Я гость бабушки Шогер в этом новом поселке.

Чуть ниже старого села высится Цицернаванк с тысячелетним сливовым деревом на крыше.

И в старом селе и в новом поселке всего только один человек играл и играет на зурне — старик бабушки Шогер, козопас Мамбре.

Дядюшки Мамбре нет дома. Он в горах.

— До ста лет, видно, с овцами не расстанется, — ворчит бабушка Шогер. — Внуки просят: живи, дед, в этих палатах по-царски. А он свое: нет, говорит, умру в горах.

Село редко видит дядюшку Мамбре. Но есть ли дом и есть ли сердце, в котором не звенела бы оставшаяся ему в наследство от Хачипапа зурна? Да, есть. Это его дом! Его сердце!

Была война. В его дом не вернулось четверо сыновей. Сломал свою зурну дядюшка Мамбре и с тех пор, раненный в сердце, один-одинешенек бродит за стадом по склонам Татана.

Есть рана, но есть и лекарство для врачевания.

Село живет. Невест из отчих домов уводят под звуки зурны. А в селе только один дядюшка Мамбре играет на зурне.

Пришла осень — пора свадеб и вина. Пришли к дядюшке Мамбре.

«Иди, — говорят, — растопи сердца людям, дай им радость».

Не пошел дядюшка Мамбре, не совладал с болью своего сердца. Загрустило село, загрустили и невесты. Какая же свадьба без зурны!

Задумался дядюшка Мамбре, затаил поглубже свое горе — не омрачать же радость всем, — починил кое-как старую зурну и пошел.

Только в дни свадеб играет дядюшка Мамбре, и только в дни свадеб бывает он в новом поселке. Выплеснет радость к ногам невесты, наполнит сердца людей торжеством вечно нового счастья единения и опять с посохом в руке уйдет вслед за своими овцами в горы до новой свадьбы…

Дядюшка Мамбре в горах. В дом доносится шум переплеска в ложе Лорагета. Зурна молчит.

Дома Мелик, его жена и корень рода — бабушка Шогер.

— Молодец мой Мелик, — говорит бабушка Шогер, — женился. Не то что Граче! Все ведь при нем: инженер, голова — ума палата, только сердце обожжено — не вьет себе гнезда. Э-эх!..

Мне вспомнился синий свет Граче, девушка, которую потерял он в лютые военные дни. Я облизываю сухие губы. Прошу попить. С колен бабушки Шогер слетает Меликова младшенькая.

— Принести воды, да, бабушка?

— Беги, милая, принеси.

— Кусачей воды принести, да, бабушка?

— Да, да, — тает от лепета правнучки бабушка Шогер, — кусачую неси, родненькая.

Иссохли и растрескались губы бабушки Шогер. Четыре сына не вернулись домой. Была война…

Вросшее в крышу храма сливовое дерево корнями своими удерживает отсеченный молнией камень купола, камень с врезанными в него письменами.

Правнучка ручонками своими и звенящим голоском удерживает в этом мире бабушку Шогер, кажущуюся куда древнее этого камня с письменами. Храм с рассеченным куполом одинок, у бабушки Шогер семья: внуки, правнуки, невестки…

Старое село сполна хлебнуло горя. Все тут знали: и голод, и слезы. Сколько их пролито о не вернувшихся с войны сыновьях!..

Сейчас на берегу реки выросли дома с зелеными, синими, белыми балконами.

— Какие дома! — душит вздохом старую боль бабушка Шогер. — Из сырых пещер перебрались в эдакие палаты! Радуйся и ты, сынок.

Радоваться? Я весь — ожидание. Вот-вот появится Астг. Бабушка Шогер будто забыла о ней. Слова не скажет о дочери. Кажется, все перебрала в памяти, а того, что некогда обещала у Родника Куропатки, словно и не было.

«Расти большой, — сказала она тогда. — Когда вырастешь, отдам тебе мою Астг в жены».

И я рос. Еще и еще. А потом?..

Бабушка Шогер шаркает шлепанцами по крашеному полу, режет ладанно-желтый хлеб, смешивает с желтым ладаном-мацуном.

Маленькая девочка приносит в графине «кусачую» воду. Пей и забудь про «джермук» из бутылок. Заверни в ноздреватый лаваш зелени. Съешь с аппетитом и запей медовым мацуном. Отдай должное этому старому очагу.

Бабушка Шогер гладит тугие щеки девочки, принесшей «кусачую» воду.

— Дома у нас в поселке новые, милый, да и сам он новый, не успели еще придумать ему имя, вот и называем поселком. Моя Астг говорит, что дадут название, когда будут готовы море и туннель.

Сердце мое вздрагивает, и я протягиваю руку к «кусачей» воде.

— Была председателем сельсовета моя Астг. Слыхал, наверное? И сейчас она у власти в поселке. Э-эх, ослепнуть мне!

Чувствую, что бабушка Шогер почему-то недовольна судьбой Астг. Почему? Как сложилась жизнь моей Астг? Неужели и она считает себя несчастной? Но старушка молчит.

— Когда пришла весна и забурлила река, — вспоминает бабушка Шогер, — пришли черные бумаги, — черные вести о сыновьях. Я пошла к реке, хотела броситься в нее, река не приняла. С давних лет жили мы с ней по-соседски, лицом к лицу. И вот не приняла. Река, она мудрая. Ведь на войне еще воевали мой Мелик и мой Граче. Теперь, слава богу, они со мной. Вернулись, построили дома в память об отце и обо всех, кто не пришел…

На пороге появился Мелик. Девчушка с визгом бросилась к отцу, и шум Лорагета кажется еще многозвучнее.

Все здесь ново: и этот сад, и это окно с синими занавесками, и эта скатерть — белый снег Татана.

По-новому улыбается и бабушка Шогер. И вообще как хорошо улыбаются все эти люди!..

Мелик моется и довольно фырчит.

— Дело близится к концу, мам. Скоро туннель будет готов. — И он тоже улыбается. — Дай-ка ты мне за это поесть, умираю с голоду.

Стар родник «кусачей» воды, стар Цицернаванк с рассеченным куполом, стара бабушка Шогер…

— Эх, увидел бы Арташ нашу жизнь хоть одним глазком!..

А Мелик говорит о своем — хочет порадовать меня:

— Трава нынче хорошая и цветов тьма. Пчелы трудятся вовсю. В садах и огородах тоже всего полным-полно. И хлеб уродился…