Константин Симонов - Товарищи по оружию [сборник]

– После хорошего хлопца батальон принимаешь, после Поливанова… Только сегодня утром с ним говорили. Оказалось, земляк, с Кадиевки, как и я сам, шахтерская душа… Утром говорили, а после полудня выстрел грянул – и жизнь кончилась. Был его батальон, а теперь твой. Что есть война, знаешь? Война есть ускоренная жизнь, и больше ничего. И в жизни люди помирают, и на войне то же самое, только скорость другая.

«А чего ты мне все это говоришь? Пугаешь, что ли?» – подумал Синцов, принимая из рук Пикина приказание.

Но Кузьмич словно угадал его мысли и усмехнулся:

– Старухи нечистую силу поминать не велят, чтоб не накликать. Но смерть, она не черт, ее не накличешь. Поминай не поминай, все равно ее в душе страшишься. Или, может, ты такой, что не страшишься? А, комбат?

И, уже не усмехаясь, серьезно посмотрел на Синцова, словно, спрашивая так, делал ему последнее испытание перед боем.

– По-всякому бывает, товарищ генерал…

– Ну и правильно, – сказал Кузьмич. – Я бесстрашным не верю, а тем верю, которые боятся, а делают… А чтобы бояться, я не против, я и сам боюсь.

Это с коротким смешком он договорил уже через плечо, выходя из блиндажа.

Ехали в «эмке» впятером. Генерал впереди, с шофером, а на заднем сиденье, с обеих сторон тесня Синцова полушубками, генеральский адъютант и офицер связи из 332-го.

Генерал первое время молчал, но потом, как видно, в нем возобладало желание пообщаться с новым в дивизии человеком.

– Был я утром в твоем батальоне, – сказал он, не поворачиваясь. – Парламентеры через него к немцам ходили. В первый раз за войну. Подполковник, майор и трубач с ними. И по этому случаю погоны надели. Погон еще не видал?

– Еще не видал, товарищ генерал.

– Чудно, – сказал Кузьмич. – С тех пор погон не видал, как в Ялте последних офицеров в море топил. – И снова с удивлением повторил: – Чудно! Вышли наши с окопа в шинелях с погонами. Мне бы тревожиться: воротятся ль живые? А я гляжу и думаю, как дурак: наши или не наши? Слишком привычка сильная: раз погоны, значит, их благородия!.. А молодые рады. Вот Новиченко у меня даже службу исполнять перестал, только и мечтает, когда в дивизию погоны пришлют.

– Как же не радоваться, товарищ генерал? – весело отозвался сидевший рядом с Синцовым адъютант. – Красивая вещь! Мне адъютант командующего говорил, может, и эполеты для генералов введут.

– А ты чего радуешься? – сказал Кузьмин. – Коли введут, тебе ж хуже! Одни эполеты мне на шинель пришивать, другие – на полушубок, третьи – на ватник! Да потом мелом их чисть.

В голосе его послышалась стариковская насмешка над молодой суетностью адъютанта.

– А немцы ультиматума не приняли, – помолчав, сказал он. – Парламентерам – от ворот поворот.

– Вот и хорошо, товарищ генерал, – снова весело отозвался адъютант. – Пусть теперь умирают… А то мы такую силу приготовили, а они бы сдались.

– «Приготовили!» – ворчливо сказал Кузьмич. – Это тебе не щи хлебать, ложку приготовил, а до рта донести не дали… Что приготовили, до другого раза бы оставили… Кровь людская и на войне не водица.

Адъютант, ища сочувствия, подтолкнул в бок Синцова, как бы желая сказать: «Видал, какой у нас блажной старик?» Но Синцов подумал о смертях, которых завтра не миновать, и не испытал сочувствия к глупому бесстрашию адъютанта.

– Останови, – сказал Кузьмич.

И когда Синцов уже вылез, приоткрыв дверцу, протянул руку.

– Воюй, комбат. Завтра вечером приду туда, где будешь…

Машина уехала, а Синцов с провожавшим его офицером связи свернул на дорогу, шедшую к переднему краю. С обеих сторон ее тянулись высокие снежные отвалы. Дорога была скользкая, накатанная. Если бы не знать, что передний край рядом, можно было подумать, что это большая тыловая дорога.

– Сейчас еще раз свернем, – сказал провожатый.

Они дошли до широкого съезда влево, и Синцов подумал, что тут они и свернут, но провожатый не свернул.

– Это к артиллеристам на позиции, – сказал он. – Еще вправо один съезд будет, потом влево один, а там уж к нам. Артиллерии наставили – на каждый штык по орудию.

«Интересно, сколько штыков в батальоне? – подумал Синцов. – Наверно, от штатного комплекта – одно воспоминание. Все еще по старинке на штыки и считаем. „Смелого пуля боится, смелого штык не берет!“ Конечно, не берет, ни смелого, ни робкого! Если б немцы не техникой, а штыками нас брали, мы бы их давно за Берлин загнали».

Они прошли еще сто метров и увидели новый съезд, теперь вправо.

– Здесь «катюши» стоят, – сказал провожатый. – Видите, темнеют?

Синцов повернулся и увидел силуэт «катюши».

– Совсем при дороге стоят, – сказал провожатый. – Можно сказать, обнаглели: живем в открытую. За неделю только раз разведчик в небе покрутился. Или мороз на них влияет, или по расчету горючего уже не дотягивают.

– Вы кто по званию? – спросил Синцов.

– Старший сержант.

Синцов удивился. Думал: раз офицер связи, то хотя бы младший лейтенант.

– Потери были в полку, – отозвался провожатый. – Когда девятнадцатого ноября в наступление пошли, мало потеряли. А потом уже, в декабре, одну высотку брали, фронт ровняли: трое суток тыр-пыр, тыр-пыр…

Он вздохнул, не одобряя это «тыр-пыр».

– Лейтенант был, офицер связи, его – на роту, а меня – на его место.

Ветер дул прямо в лицо. Синцов на ходу потер рукавицами заледеневшие щеки и нос. Вещевой мешок, закинутый за одну лямку, упал на снег. Провожатый подхватил его.

– Давайте понесу, товарищ старший лейтенант.

– Несите, коли не лень.

– Больно легок, – прикидывая мешок на руке, сказал провожатый.

– Пехоте много не положено.

– Полушубок вам надо достать. Говорят, к наступлению в дивизию еще полушубков доставили.

– Мои полушубок в Сталинграде остался, – сказал Синцов.

– Как так в Сталинграде?

– В батальоне моем бывшем. Соединимся – возьму.

Провожатый присвистнул.

– До соединения еще далековато! – Потом сказал серьезно: – От нашего переднего края до центра города, если по прямой, сорок километров. Артиллеристы при мне считали. И половина – по открытому месту.

Синцов не ответил. Про полушубок сказал так, к слову. Конечно, со своим бывшим батальоном навряд ли встретишься, тут уж лотерея!

– А вот эта дорога к нам, – сворачивая впереди Синцова, сказал провожатый.

– Поливанова, комбата, не знали? – спросил Синцов о своем предшественнике.

– Нет. Я из первого батальона. У нас комбат с августа все тот же. А в третьем батальоне жизнь та же, а комбаты не задерживаются.

«Они не задержались, а я задержусь», – подумал Синцов.

Он уже несколько раз перед тяжелыми боями испытывал предчувствие, что какие бы ни были потери, а с ним ничего не случится, и слова о не задержавшихся в батальоне комбатах не испортили ему настроения.