Константин Симонов - Товарищи по оружию [сборник]

– Да, встречаемся с тобой, как говорится, в острые моменты нашей жизни,

– усмехнулся Иван Алексеевич, когда Серпилин кончил. – Все же, значит, рискнул, написал ему про Гринько. Дрожал, пока ждал ответа?

– Старался не думать. Бои помогали.

– Старайся не старайся, – раз ему написал, из головы уже не выбросишь, – сказал Иван Алексеевич. – А в то время за такое письмо, которое ты ему сейчас написал, любой из нас был бы на другой день уже «врагом народа». Даже если б все оставшиеся обо всех взятых разом, в один день, написали… И то не убежден в результате.

– О чем мы говорим, Иван, давай лучше бросим…

– Ладно, бросим. А поговорим о том, что, когда он приезжал к нам, служило нас в полку трое – один остался, второй было помер, да ожил, а третий – будем считать, пока без вести… А могло, оказывается, не быть всего этого. Ты вернулся, если живой – вернут теперь и Гринько. Выходит, все чисты. Выходит, ты мог начать войну, не полком, а корпусом командуя… Да, правильно сказал тебе товарищ Сталин, действительно нашел время, когда сидеть! Тебе эту его мысль еще поглубже обдумать надо! Видишь, как он вопрос поставил? А нам и в голову не приходило. А бросить разговор – давай бросим, тем более что есть другие темы. Говоришь, удивился, что он тебе первый вопрос – о форме?

– Да, откровенно говоря, не ожидал, даже растерялся!

– Ничего, этот вопрос лично для тебя, возможно, как раз к добру, глядишь, одним махом еще и генерал-лейтенанта даст! А что не ожидал – я сам не ожидал от него такой любви к этому вопросу. Еще осенью, в самый накал событий, ночью, вбежал, высунув язык, со сводкой, а у него в приемной – даже глаза протер – трое в эполетах сидят и один с аксельбантами – из военного ателье на пробу! Потом оказалось, что на эполеты чересчур много серебра надо и еще какой-то там канители, а то висела над нами такая угроза!

Иван Алексеевич невесело рассмеялся, подошел к буфету, вынул оттуда и поставил на стол начатую бутылку коньяку и рюмки.

– Назначение твое все же придется обмыть.

– Пока еще не состоялось.

– Можешь считать, что состоялось. Коньяку на двух мужиков по такому поводу, конечно, мало. Но позавчера верхнюю половину сам выпил, сразу, как ночью вернулся. Отчасти с горя, а отчасти с радости, что не до смерти убит. А главное, чтоб заснуть до утра, раз мне отдыхать положено. А вчера в рот не брал, и сегодня – тоже не тянет.

Он налил коньяку и чокнулся с Серпилиным.

– За твою армию. Может, еще и гвардейцами будете… Некоторым собираются присвоить.

– Нам навряд ли. Скорее с Чуйкова, с Шумилова начнут, с тех, кто больше других в самом Сталинграде на себе вынес…

– В общем-то, верно, – сказал Иван Алексеевич. – А с другой стороны, если с лета вспомнить, – всем досталось. У всех армий свои критические моменты были: и у Толбухина, и у Батова, и у Жадова, и у Галанина с Чистяковым. Да и ваша – в обороне хлебнула и в наступлении неплохо выглядела. Не повезло на этот раз Батюку. В сорок первом на Южном провалился – не сняли; прошлым летом из окружения мало чего вывел – не сняли; а теперь, когда наконец успех, – сняли!

– Почему говоришь «сняли»? – Серпилин вспомнил ту удивившую его интонацию, с которой Сталин упомянул о Батюке.

– Снять можно по-разному. Можно вниз, а можно – и вверх, – усмехнулся Иван Алексеевич. – Не знаешь еще этого – будешь теперь знать. Пока еще по старой памяти делятся со мной информацией. Из одного разговора догадываюсь, куда его выдвинуть проектируют. Заместителем командующего на такой фронт, где войск немногим больше, чем в одной вашей армии, а средств усиления меньше. От таких повышений шею ломит.

– А почему, как думаешь?

– Почему?! Ты мое мнение о Батюке знаешь – потому что давно пора! А почему не год в не полгода назад, когда это всем ясно было, а теперь, когда он на твоем горбу, казалось бы, наоборот, капитал заработал, – догадываться не берусь, не моего ума дело. Вот «Войну и мир» дочту до конца, может, и про это что-нибудь вычитаю! Тут про все есть!

Иван Алексеевич взял со стола заложенную очечником книгу и потряс ею в воздухе.

– Сколько раз собирался перечесть, а пока не сняли, так и не удосужился!

Он положил книгу, допил коньяк и заходил по комнате, выпятив грудь и засунув руки в карманы бриджей.

– До трех читал, а утром встал в семь, когда обычно ложился, и затемно к себе на дачу поехал, по Дмитровскому…

– Новость для меня, – улыбнулся Серпилин. – Не знал за тобой, что ты дачник.

Иван Алексеевич виновато усмехнулся:

– Сам не думал. Марья Игнатьевна дожала, на две комнаты с летней кухней. Весной сорок первого. Самое время выбрала! Ковырялась, обставляла, цветочки сажала, всю сберкнижку у меня вытрясла… Считала, что я в июле отпуск там буду сидеть. А пришлось проводить его на казарменном положении. Так, между прочим, в готовом виде и не поглядел на эту дачку. Только сегодня собрался – решил поехать, на свежем воздухе мозги проветрить… От машины два километра топали, да потом вдвоем с водителем по очереди лопатой траншею копали, чтоб в дачу зайти. Походил, дорожки расчистил, нервы успокоил. Коробка целая, но внутри хоть шаром покати, кто только через нее не прошел! А в соседнюю деревню немецкие танки заскакивали. Да, близко от Москвы война была и сейчас еще недалеко! Большую еще группировку он здесь, перед Москвой, держит. Пробовали недавно стукнуть по ней, не имея достаточной амуниции, – не вышло!

– А как ты вообще смотришь на ближайшие перспективы? – спросил Серпилин.

– Если до распутицы освободим Донбасс – это пока предел возможного. А желаемому пределов нет. Разгром, конечно, для немцев небывалый, однако надо считаться с тем, что фронт они уплотняют, резервов еще не исчерпали и жесткую оборону рано или поздно займут. По собственному опыту достаточно хорошо это знаешь. А в наших разведсводках уже заметна тенденция это недоучитывать. Опасно! Не сказал бы, что разведчики сознательно извращают, но настроение сверху давит, и они не ищут горькой правды, а ее надо искать. Иначе можем зарваться и по морде получить. Как считаешь? Прав?

– Считаю, что на сегодня доказали свою способность воевать с немцами на равных, а при превосходстве в силах – бить.

– Скромный итог для сталинградского генерала, – усмехнулся Иван Алексеевич. – Не советую особо широко публиковать!

– А я не собираюсь. За Сталинград нам, конечно, честь и хвала и слава в веках! Но что он на Волге стоит, а не на Буге и что мы к этой славе полтора года пятились – думаю, согласишься, – я, как военный человек, забыть не вправе. А если бы после первой победы считал, что все превзошел, значит, командовать армией еще не созрел!

– Насчет первой большой победы – не широко ли шагнул? Разгром немцев под Москвой забыл?