Виктор Пшеничников - Стоим на страже

— Слава нашим героям-партизанам! — гремит усиленный репродуктором голос.

С главной улицы, к мосту, приближается колонна пожилых людей, одетых по-походному. Представляю, как громко бьются сейчас сердца в этой колонне, как застилает людям глаза светлая слеза воспоминаний. Партизаны отбили у гитлеровцев мост, ведущий в город, и удерживали его до подхода наших войск…

На той стороне реки из-за одетого лесом холма взлетают разноцветные ракеты. Еще не погасли в небе последние искры, а на шоссе за рекой возникают бронетранспортеры, на головном плещется большой красный флаг. Бронетранспортеры тормозят, не дойдя до моста, с них резво спрыгивают солдаты в касках, с автоматами в руках, бегут к мосту — полное впечатление атаки…

Кто-то трогает меня за локоть. Я оборачиваюсь: наш комдив.

— Дело есть, срочное! — вполголоса говорит он. — Извинитесь, и поехали…

Через минуту мы сидим в «Волге» комдива. Он, оказывается, только что из штаба округа, куда его вызывали. Зная, где я нахожусь, заехал по пути.

Комдив молчит, — выходит, дело серьезное, если не говорит при шофере. Лишь в кабинете, послав за начальником штаба, объявляет мне:

— Иван Васильевич, приказано быть в готовности к учениям. Могут поднять в любой час. Так что оповестите своих политотдельцев…

Это было вчера. Но приказа о выходе на учения пока еще нет. Мы ждем его.

Только что я вернулся домой из самого дальнего полка. Уже поздно, но спать не хочется. Выхожу на крылечко, сажусь на верхнюю ступеньку. Свежесть и тишина… Может быть, эту ночь придется провести на марше, глотая пыль, взбитую множеством машин…

Тихо скрипнула калитка. Сын… Медленно идет по дорожке к крыльцу.

— Пап? — удивляется он, подойдя. — Ты чего не спишь?

Володька садится рядом со мной, тянется к карману, видно, за сигаретами, но, спохватившись, задерживает руку.

— Кури, кури! — говорю я.

Давно ли сын и показаться не посмел бы дома с табаком, а тут, не моргнув глазом, извлекает сигареты. Спрашиваю:

— Ну, так куда решил посылать документы?

Володька молчит, задумавшись. Потом говорит тихо:

— Я не один решаю…

— Уж не с Фаей ли за компанию собрался на физмат?

— Может быть…

— Ну, а если бы Фая в консерваторию поступать надумала — у тебя голос бы открылся? Бас или тенор?

— Шутишь, пап. А я всерьез.

— И я всерьез. Ты уверен, что твое призвание — точные науки? По-моему, вовсе не они.

— Возможно, — соглашается Володька. — А все-таки, разве плохо окончить университет? Необязательно потом теории разрабатывать или в школе преподавать. Можно выбрать дело повещественней.

— Какое?

— Там видно будет. Важно получить диплом.

— Поздновато думаешь выбирать. А ошибка в выборе — несчастье на всю жизнь. Учти, во всем так, не в одной профессии.

— А разве не бывает: выбрал, не раздумывая, по наитию, — и верно!

— Бывает. Только редко. Насчет этого один умный человек, помнится, сказал так: то, что мы считали воодушевлением, порождено, может быть, мгновением, и точно так же возможно, что мгновение вновь уничтожит его.

— Кто этот умный человек?

— Карл Маркс. Когда он сказал это, ему было столько лет, сколько тебе сейчас.

— Так то — Маркс. Он на сто лет вперед видел… Знаешь, пап! — вдруг с каким-то внезапным волнением восклицает Володька. — А скажи, вот ты с воодушевлением служишь?

Вопрос меня, признаться, удивил, и с минуту молчу. Володька, наверное, расценивает мое молчание по-своему и продолжает:

— Большинство военных, по-моему, просто исполняют свою должность.

Это что-то новое в сыне. Всерьез он или меня испытывает? Ведь мы с ним уже не раз говорили о его будущем.

— Видишь ли, — говорю мягко. — Быть лишь исполнителем нравится только людям с очень ленивым умом. И ленивым сердцем. Такие оказываются негодными офицерами, инженерами, учителями и так далее. Для творческой профессии они не подходят.

— Офицер — творческая профессия?

— А ты сам подумай. Представь себя командиром, которому противостоит в бою умный, сильный и коварный противник… А взрослых людей учить и воспитывать, даже перевоспитывать порою — как думаешь, можно тут без творчества обойтись?..

— Это с одной стороны, пап, — рассудительно говорит сын. — А с другой? В армии со своей самостоятельностью не очень развернешься. Все — по уставу, приказ — закон…

— Закон, — соглашаюсь я. — Но можно и должно служить этому закону вдохновенно, а выполнять приказ творчески даже рекомендуется.

— Ты свое дело любишь… Я ведь это так сказал, — задумчиво говорит Володька. Сигарета в его руке давно погасла, но он не замечает. Некоторое время мы молчим. Только звенит бессонными горными потоками ночь.

Знаю, о чем думает сын. Он решает сейчас свою судьбу. Одно дело — мальчишеские мечты и другое — когда надо раз и навсегда сделать выбор. Как бы там ни было, а мне сейчас даже нравится эта раздумчивость его. Знаю: чем труднее принимается решение, тем правильнее оказывается оно.

Кажется, еще с пятого класса Володька возмечтал стать офицером, и тут все понятно. Рос он в гарнизонных городках, с детсадовского возраста стал он считать себя потомственным военным. Лет шесть ему было — пристал к матери: «Сшей форму!» Та выкроила из моего старого мундира — все честь честью. Потребовал Володька даже погоны, да не меньше чем майорские. Пришлось умерить его честолюбие: «Послужи еще в октябрятах, потом — в пионерах, а там, глядишь, и звание рядового присвоят».

Вначале «военные» наклонности сына лишь веселили меня. Живи он в иных условиях — в другие игры играл бы. А потом мечта его вроде всерьез устоялась. Наверное, повлияли мои рассказы о войне, службе. Да и друзья мои тому содействовали, и пушки да танки, которые он видел каждый день.

Вот так и сам я сжился с мыслью, что сын продолжит отцовскую дорогу, которую начал еще его дед — мой отец в Великую Отечественную войну…

Нет, появись у сына тяга к другой профессии, никогда не стал бы перечить ему. Стань он физиком или ветеринаром, я буду рад — только бы сын в своем деле нашел себя… Одного опасаюсь: как бы минутное настроение не толкнуло сына на чужую стезю. Десятилетняя мечта, которая росла вместе с ним, не может развеяться в одночасье. Что, если через год-другой она заговорит во весь голос в душе Володьки-студента? Я знаю его характер и способности — он-то в любой университет поступит… И займет чужое место?

Почему же он все-таки заколебался? Чье-то влияние?.. Может быть, Фая? Едва ли. Она, кажется, даже мечтает увидеть его с золотыми погонами на плечах. Или тот новый дружок, что однажды попросил меня посодействовать его усилиям избавиться от призывной повестки? Этакий развязный «интеллектуал»… Но ведь тогда Володька покраснел от его просьбы и больше в гости не приглашал.