Виктор Пшеничников - Стоим на страже

Весь день мы просидели в обороне. Впрочем, «просидели» — не то слово. Мы по-прежнему зарывались в землю: оборудовали запасные огневые позиции, строили подбрустверные ровики, рыли ходы сообщения. Делали все надежно, прочно, словно собирались пробыть здесь самое малое неделю, ожидая появления загадочного «противника», который так и не показывался на протяжении всего дня. А вечером все это мы оставили. Мне жалко было покидать свой окоп, такой насиженный, обжитый и по-своему уютный. Тут бы в самый раз после дня напряженной работы и соснуть под темным пологом ночи, но приказ есть приказ: на бронетранспортер и — в путь…

От настывшей стали машины несло леденящим холодом. Ехали с полной светомаскировкой. Как-то случилось, что я сел рядом с Калабиным.

В детстве я страшился темноты, и сейчас, скажу по совести, ночь — мое нелюбимое время суток. А тут нас скоро охватила со всех сторон черная и густая, как деготь, темень. Мы ехали по глубокой балке. Здесь было немного тише, но необъяснимой жути побольше. К самой дороге подступал молодой дубняк. Впрочем, может быть, там росли и другие деревья. Но если верить Калабину, то это были дубки. Он сказал мне, что даже слышит, как шелестит на ветвях их ржавая, жестеподобная листва. Но я ничего не слышал. Я с тревогой поглядывал по сторонам, стараясь различить хоть что-нибудь, но все поглощала, все скрывала от меня ночная тьма. И небо было мглистое — по нему непрерывной чередой неслись уж чересчур низкие и тяжелые тучи. А потом эти тучи стали сеять на нас, на всю землю сначала мелкий и редкий, а затем крупный и густой снег.

Я удивлялся — каким чутьем водитель машины угадывал дорогу, ведь он видел из своей кабины еще меньше моего. Было очень холодно, и мне хотелось говорить, чтобы хоть таким способом на время забыть о стуже.

— Почему мы едем без света? — спросил я Калабина, не подумав о том, какой это глупый вопрос. Ведь мы же шли в головном дозоре, а впереди ожидалась встреча с «противником».

Конечно, я не увидел, а скорее почувствовал, как ефрейтор улыбнулся и, нагнувшись ко мне, ответил:

— Спортивный интерес. Водитель поспорил, что он проведет сегодня машину в полной темноте.

«По вопросу и ответ», — подумалось мне, но вслух я сказал:

— Вы шутите.

— В такой темени шутки плохи, — озабоченно промолвил Калабин, всматриваясь вперед, — сержант назначил его наблюдателем.

Потом я уже ничего больше не спрашивал, хотя мне очень хотелось услышать его спокойный, уверенный голос. Я сидел на своем месте и силился задремать, ибо это было самое лучшее в моем положении. Вдруг Калабин наклонился ко мне:

— Ничего, старина, все будет как в сказке!

И снова стал смотреть вперед.

А снег все шел и шел — обильный, пушистый, сухой, да ветер шумел в вершинах деревьев.

От слов Калабина я встрепенулся, прогнал дремоту и так же, как он, стал смотреть вперед.

Но, видно, глаза у него зорче. Я ничего не видел, кроме снежной мглы, а он вскоре доложил:

— Впереди свет.

Остановили машину, прислушались. Сквозь шум ветра явственно доносился приглушенный рокот идущего нам навстречу бронетранспортера. Это и был «противник».

— Отделение, к бою! — тихо скомандовал сержант Белецкий.

Мы быстро и бесшумно выскочили из машины и развернулись в цепь. Затем прошли немного вперед и заняли выгодный рубеж для ведения огня. Через некоторое время подтянулись и наши главные силы, предупрежденные по радио о встрече с «противником».

Вскоре можно было четко различить среди редких деревьев медленно ползущий «вражеский» бронетранспортер. И тут-то раздалась команда:

— Огонь!

Я лежал в цепи неподалеку от Калабина и стрелял вместе со всеми. Еще ни разу не изведанное чувство боя полнило душу. Это был мой первый «бой», хотя и учебный, но все-таки бой!

Конечно, я знал, что за «противника» действует другая рота, что это такие же солдаты, как и я сам. Но все же сердце наполнялось радостью: все-таки мы, а не они первыми открыли огонь.

Когда после нашего дружного, а главное, неожиданно открытого огня «противник» поспешил отойти назад, я восторженно сказал Калабину:

— Ну, что? Наша взяла!

— Да, здесь нам запишут успех, — промолвил он спокойно, и если бы я не знал, то никогда и не подумал бы, услышав его ответ, что этот успех одержан именно благодаря ему. Ведь если бы Калабин не заметил какой-то огонек на бронетранспортере «противника», могло бы случиться так, что мы сами попали бы в незавидное положение.

И вот мы снова на машине. На сей раз мы уже не в дозоре, а в ротной колонне. Начался ночной марш — преследование «противника». Теперь я был сравнительно спокоен — рядом со мной сидел Калабин, а с ним не пропадешь. Я даже вздремнул немного и был немало удивлен, когда, проснувшись, увидел, что и ефрейтор спит, прислонившись лицом к моему плечу. А мне почему-то думалось, что он всю ночь будет глядеть вперед, не смыкая глаз. Но нет. Он не из стали и не из камня. Он такой же, как все мы. Только опытнее. Я долго сидел, стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить его, дать ему поспать подольше, а потом и сам задремал…

Рабочий день майора Дроздова, замполита учебного батальона, кончился. Машину он уже вызвал, а теперь укладывал в портфель бумаги и книги, которые надлежало прочесть в электричке, на пути к дому. Слишком много накапливалось дел, и выбрасывать из суток три часа, уходящие на дорогу домой и обратно, было для Дроздова роскошью непозволительной.

Майор щелкнул замками большого желтой кожи портфеля — это был предмет его тайной гордости, — рассеянным взглядом обвел кабинет: не забыто ли что — и принялся наводить порядок на столе. Небольшие белые руки его, ловко орудуя деревянной линейкой, как скребком, очистили зеленое сукно от набежавшего за день мусора и разложили на столе книги, тетради, письменный прибор в том холодном академическом порядке, который был так по душе майору; но держалась эта геометрическая строгость вещей лишь тогда, когда кабинет был на замке, а днем приходили люди, имеющие скверную привычку при разговоре хватать руками что попало, а на место не класть.

За окном прогудела машина, майор, надев фуражку, пошел из кабинета.

А навстречу ему по пустынному коридору штаба бежал высокий сержант.

— Товарищ майор, разрешите доложить?

— Что случилось?

— Курсант у меня сбежал. Курсант Никитин…

— Куда сбежал? Как?

— Просился сегодня в увольнение. Он здешний. Жена здесь живет и мать. Я его и так в этом месяце дважды пускал. Ну, объяснил ему, как положено, что часто не имею права пускать, и отправил на занятия. Минут через десять прихожу в класс — его нет. «Где?» — спрашиваю. «Не приходил», — говорят. Я в казарму — нет. Поднял взвод, обыскали всю часть — не нашли. Сбегал до автобусной остановки; людей послал по железной дороге, в лесу искали — нигде нет. И вот я к вам.