Виктор Пшеничников - Стоим на страже

Каждый раз лейтенант Горохов старался понять, почему ему так больно смотреть ей вслед. Ведь он ничего о ней не знает. И даже не знает, как ее зовут.

Ее испуг, когда Горохов первый раз столкнулся с ней на тропе, был совсем детским, но уже в следующую секунду она смотрела на него чуть ли не по-матерински скорбно.

Откуда это чувство, словно он знает ее давным-давно и ему больно за все, что с ней будет? Откуда все это? Ведь он увидел ее первый раз всего три дня назад, а может, уже через час опять протрубят тревогу — и опять, уже в который раз, останутся за плечами в грохочущей пыли и эта сентиментальная, теперь искромсанная танками роща, и крошечные, притихшие в недобром ожидании деревеньки.

Горохов снова и снова вспоминал первое утро в этой роще… Танк словно споткнулся, уткнувшись в огромный трухлявый пень, замер — и в уши ворвалась, оказывается, еще существующая на свете тишина. Горохов знал, но все еще не верилось, что этот оглушительный марш в неизвестность окончен. Хоть ненадолго, но окончен. Горохов продолжал сидеть с закрытыми глазами, пока его не толкнули. Тогда он открыл люк — в глаза, подобно взрывной волне, ударило рассветное небо, вовнутрь хлынул запах прелой, чуть подмерзшей за ночь листвы.

Горохов зажмурился от ослепительной синевы и перебросил затекшее и отяжелевшее от усталости тело через край люка. Земля качнулась под ногами, и Горохов торопливо прислонился к березке рядом с танком. Было тихо. Было до того тихо, что густо шумело в ушах. Лишь где-то за холмами чуть слышно стрекотали тракторы, и только теперь, вслушиваясь в их спокойное, даже добродушное ворчанье, Горохов наконец поверил, что это всего-навсего очередные маневры и на земле ничего не случилось.

Изнурительный марш был неожиданно прерван, в неподготовленном к этому мозгу внезапно образовался какой-то вакуум, и Горохов только сейчас понял, как он устал. Он стоял, прислонившись к дереву, и не замечал вокруг себя ровно ничего: ни торжественной красоты осеннего утра, ни сжатых полей, ни деревенек. Его немигающие глаза словно блуждали в тумане. Вдруг зацепились за сверкающую ленту воды под пригорком: надо же, он ее сразу и не заметил. Горохов с трудом оторвался от дерева — на плечи с жестяным шорохом посыпались листья. Машинально выполнял приказы, столь же машинально отдавал свои, а перед невидящими глазами все это время качалась прохладная лента воды. Как только был отдан последний приказ, заткнул за пояс рядом с пистолетом полотенце и, медленно переставляя непослушные, онемевшие ноги, стал спускаться к речке. Вдруг ошеломленно остановился. По тропинке навстречу, как в его частых юношеских снах, улыбаясь, шла девушка, смотрела себе под ноги и ворошила листья.

В голове еще тонко звенели моторы, и он ничего не мог понять. Странное видение счастливо смеющейся девушки никак не вязалось со всем тем, чем он жил последние дни. Как она очутилась здесь, среди танков, в самой гуще военной игры? Может, это уже сон?

Горохов рукавом провел по глазам, но девушка по-прежнему шла навстречу. Нагнувшись, подобрала с земли что-то желтое и, повернувшись к Горохову спиной, стала рассматривать это желтое на солнце. Горохов невидяще смотрел на нее, старался понять, что у нее в руках. Наконец догадался: это был обыкновенный кленовый лист.

Она была уже совсем рядом, но все еще не заметила Горохова. Снова присела на корточки, подняла еще один лист, засмеялась, вскочила — и чуть не столкнулась с Гороховым. От неожиданности вскрикнула, тетради вместе с листьями посыпались в ноги Горохову. Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу — кого оставят равнодушным застигнутые врасплох глаза восемнадцати- или девятнадцатилетней девчонки?! Потом она бросилась подбирать тетради, Горохов растерянно смотрел сверху.

Девушка поднялась, и Горохов почувствовал, что бледнеет. Испуг и растерянность в ее глазах неожиданно сменились какой-то пронзительной болью. Так смотрела на него в детстве мать, когда он тяжело болел.

Горохов не смог выдержать этого взгляда.

— Девушка, здесь ходить пока нельзя, — сказал он неожиданно для себя сухо и глухо, хотя хотел сказать как можно мягче.

Но она все еще смотрела на него широко раскрытыми глазами, полными синей, совсем не девичьей боли.

— Рощей ходить пока нельзя. Вам придется пройти вдоль реки, — сам не зная почему, повторил Горохов еще суше. Настроение у него совсем испортилось. Он проклинал себя за свою суровость и по-прежнему смотрел поверх нее в пустые поля.

Девушка резко повернулась и, неловко опустив худенькие плечи и как-то вся сжавшись, быстро пошла к реке. Горохов шел следом. Слыша за спиной его тяжелые шаги, девушка горбилась еще больше — и Горохов, смотря на нее, вдруг почувствовал странную горечь, похожую на жалость к самому себе.

А девушка бежала тропинкой вдоль речки и никак не могла успокоиться. Не успокоилась и когда начался урок, и после уроков. Что-то случилось. Но она еще не могла понять, что именно. Она пыталась убедить себя, что ей просто жалко рощу. Но почему-то вспоминались воспаленные и тяжелые глаза лейтенанта.

«Ну и что? — пыталась успокоить себя. — Просто солдат. Просто не спавший несколько суток и потому уставший солдат».

И она замирала от мучительного предчувствия…

Она училась в пединституте и сюда приехала на практику. Она была совсем еще девчонка, и все ей нравилось здесь: и спрятанные по перелескам то ли богом, то ли чертом деревеньки, синие и звонкие от первых утренников рассветы, и осенний крик грачей в сжатых полях, и застенчивые ребятишки с непричесанными овсяными волосами, и смешной баянист, почти все ночи напролет проводящий под ее окном. Особенно ей нравилась роща, по ней вилась мшистая тропинка, она ходила по этой тропинке в школу, с каждым утром роща становилась все светлей и печальней, и редкие крупные капли, словно слезы, шуршали в опавших листьях.

Она хорошо знала все тайны маленькой рощи, но смутно представляла, что творится в большом человеческом мире, потому что слишком была увлечена своим. Конечно же она читала и слышала по радио об идущих где-то войнах, о сожженных напалмом детях, растерянно недоумевала: ну, как это можно — убивать друг друга, когда мир так прекрасен?! Неужели на земле еще есть люди, что способны поднять руку на ребенка, и как такие вообще появляются на свете?

А газетные статьи и сводки об убитых и раненых на этих войнах, о завоеванных и отвоеванных землях тоже были привычными и больше походили не на явь, а на отрывки из книг о прошлой большой войне.

Та война не дошла до здешних мест, но увела за собой всех здоровых мужчин, и мало кто вернулся назад. Одни одинокими безымянными горбами лежали у дорог, у полей чуть ли не всей Европы. Другие черным дымом из труб концлагерей рассеялись над планетой. Третьи аккуратно выстроились в ряды на жутковато-чистеньких военных кладбищах за тысячи километров от родных погостов: солдаты и после смерти строятся в ряды — на кладбищах, на которые редко кто приходит. Но она не видела таких кладбищ — дальше областного города ей никуда не приходилось ездить. Вернулись лишь немногие, со странным блеском в глазах. Такой блеск она иногда замечала у отца, особенно когда он смотрел на играющих в войну мальчишек, но она никогда не задумывалась над причиной этого.