Виктор Пшеничников - Стоим на страже

— Почему же пошли в военное училище? Вам ведь в Суриковское надо.

Капитан закрыл этюдник. Помолчал.

— С сорок первого по сорок четвертый год наша семья жила в Белоруссии, — сказал он наконец.

Ганин ждал, что последует дальше, но капитан молчал.

— Ну и что?

— А вы подумайте, — негромко ответил капитан.

«Ладно, — размышлял Ганин, шагая чуть позади капитана и неся его складной стульчик. — Ладно, жила семья Асабиных в Белоруссии, и как раз во время войны. Натерпелись от фашистов. Конечно, понятно желание, чтобы никогда такое не повторилось. Ну так что же, из-за этого нельзя становиться художником?.. Неужели нет людей, которым не надо ничем жертвовать и которые будут прекрасными офицерами? Зачем самому-то, когда у тебя талант?!»

Они шли мимо хоздвора, и добродушная буренка пялила из-за ограды на них глаза. Ганин глянул на ее бестолковую морду и опять почувствовал обиду.

— Товарищ капитан! — обратился он к командиру. — Переведите меня в расчет. В любой. Кем угодно!.. — Он умоляюще смотрел на капитана.

Капитан все так же размеренно шагал впереди.

— Рядовой Ганин, у кого в батарее лучше всех почерк?

Леша опустил голову и нехотя, будто его уличали в чем-то недостойном, буркнул:

— Ну, у меня…

— Рядовой Ганин, кто за несколько недель научился хорошо вести документацию? Кто освободил нас со старшиной от многих хлопотных дел?

Ганин еще ниже склонил голову.

— Кем доволен наш строгий старшина?.. Несмотря, так сказать, на отдельные замечания.

Ганин молчал.

— Вот видишь, — сказал капитан. — Писарь — это тоже серьезно. Писарю автомат полагается, и на учениях он вместе со всеми… Орудийным номером служить проще, поверь мне.

Шагая за капитаном, Леша думал, что стать художником тоже, наверно, труднее, чем артиллерийским офицером… Обида не проходила.

Сейчас, в последний день службы, он улыбнулся своим давним мыслям. Что он понимал тогда… Думал о том, куда хочется. Где нужнее — не спрашивал.

Потом были подъем, тренаж, завтрак — все, как и положено по распорядку. А кроме того — еще и радостное нетерпение ребят, увольняемых в запас, и повторное наглаживание вчера только отутюженных, об стрелки порежешься, брюк, и надраивание ботинок до солнечного блеска… Перед обедом старшина собрал военные билеты, а командир батареи отнес их в штаб.

— Оркестр из дивизии приехал! Живем! — крикнул, влетая в казарму, Мишка Вахрамеев. Глаза его сияли, лицо раскраснелось. Выглядел Мишка именинником, будто все, что происходило, затевалось ради него одного. — Проводы — по первому разряду! А что, не заслужили?!

Ганин на оркестр смотреть не пошел — на плацу посмотрим, — он укладывал в «дембельский» чемоданчик учебники, по которым готовился в институт. За этим занятием его и застал Корзинщиков.

— Леша, держи, — сказал Женька Корзинщиков, писарь и батарейный умелец, подавая синий конверт. У него была привычка письма сержантам и старослужащим вручать самолично и улыбаться при этом так, будто сам он их написал.

— Спасибо, — кивнул Ганин и сунул письмо в карман брюк. Он размышлял над тем, как втиснуть в чемодан сборник задач по физике.

— Если б завтра пришло, не застало бы, — сказал Корзинщиков, все еще не уходя.

«Точно, — подумал Ганин. — Неужели случилось что?..» Он домой уже сообщил, чтобы не писали — скоро, мол, увольняется. Озабоченно потянул из кармана письмо, но распечатать не успел, его позвал вышедший из канцелярии прапорщик Паливода.

— Ефрейтор Ганин, ко мне!

Ганин слегка удивился — не время для таких команд, — но все же подошел как положено и как положено вскинул ладонь к козырьку фуражки.

— Товарищ старшина…

— Отставить, — остановил прапорщик и, повернув лицо к писарю, сказал: — Вот, Корзинщиков, у кого выправке учиться надо! Человек в части последние, можно сказать, часы находится, а какая преданность службе и дисциплине!..

Старшина порой любил выразиться красиво.

— Ну-у, так он же строевик, — протянул Корзинщиков.

— Он раньше писарем был, как вы сейчас, — назидательно пояснил старшина. И, обращаясь уже к Ганину, сказал: — Зря вообще-то я вас, Ганин, в расчет отпустил! Не следовало бы. Точно не следовало…

Леша улыбнулся. Сам старшина его, конечно, никогда бы не отпустил, если бы не случай на тех памятных учениях да не капитан Асабин. Был «убит» наводчик одного из орудий, потом — заменивший его номер расчета. Ганин, который находился при капитане Асабине, увидел, как у того напряглись и побелели желваки. «Вот он, звездный час!» — отчаянно и восторженно подумалось ему. Он решительно ступил к командиру:

— Товарищ капитан, разрешите мне?

У капитана не было выбора, к тому же он, видимо, знал, что батарейный писарь часами пропадает в огневом классе и на тренажерах один из лучших — дело доходило до конфликтов со старшиной, который считал, что место писаря прежде всего в канцелярии.

— Действуйте! — коротко бросил Асабин.

Этих учений Леша не забудет всю свою жизнь! Его пушка стреляла так, что командир дивизии объявил в приказе благодарность расчету, в котором при таких неожиданных и счастливых обстоятельствах Леша оказался. А после учений его вызвал капитан.

— Ну что ж, рядовой Ганин, наводчик из вас может получиться не хуже, чем писарь, — сказал он. — Особенно если душа к этому лежит. А она лежит, верно?

Ганин кивнул так поспешно, что капитан засмеялся и приказал старшине искать нового писаря.

…— Да, Ганин, так вот я что. — Прапорщик Паливода значительно смотрел на него. Была в его взгляде хитреца. — Надо, понимаешь, один транспарантик написать. Давай-ка сейчас по-быстрому…

Ну, старшина!.. Вчера на вечерней прогулке на все, как говорится, сто использовал способности уходящего в запас батарейного запевалы. Лучшему строевику из увольняемых сержантов сегодня утром приказал провести тренаж на плацу, а теперь, выходит, дошла очередь и до Ганина.

— Можно, — легко согласился Леша и направился за старшиной в ленинскую комнату. Но прежде чем приняться за уже разлинованный транспарант, достал из кармана письмо, глянул на обратный адрес. Письмо было от брата.

— Ты, Ганин, это… Не спеши, аккуратненько, — говорил между тем старшина, уже по-свойски обращаясь на «ты». Он хорошо понимал ситуацию и не приказывал, а просил. — Но, соответственно, и не медли… Кто же теперь мне транспаранты писать будет? Какой Корзинщиков чертежник…

Такая искренняя озабоченность слышалась в голосе прапорщика, что Ганину стало его жаль. Он уезжает в прекрасную новую жизнь, а старшине оставаться здесь, среди привычного, давно известного… Леша даже неловкость почувствовал, будто был в чем-то виноват.

— Не расстраивайтесь, товарищ старшина, — попробовал ободрить он прапорщика. — Из молодых, из нового пополнения подберете. Знаете, какие ребята встречаются — таланты! Транспарант им — ерунда!..