Виктор Пшеничников - Стоим на страже

— Он сам вас просил об этом?

— Нет, не просил. Я по собственному разумению. А то такие шплинты, как он, нос выше головы задирают.

— Вот и проверим в море, гордыня у него или настоящая гордость…

Поздно ночью мы отошли от пирса. Мимо неторопливо проплывала темная полоска боковых заграждений. Рейдовый буксир просигналил нам вслед: «Счастливого плавания».

Утром следующего дня встали на якорь на внешнем рейде. Было до удивительности тихо, только чуть колыхалось серое, как расплавленный свинец, море.

Я стоял на мостике.

— Гляньте, товарищ командир, — сказал мне мичман Великий, махнув рукой в сторону гор. — Чтой-то небо хмурится! Не иначе ураган идет!

В душе я посмеялся над страхами боцмана: был полный штиль, из рваных ватных облаков, лениво ползущих по небу, сеялся мелкий снежок.

Но все же так, на всякий случай, я приказал каждые полчаса докладывать об усилении ветра. А сам спустился вниз, в свою каюту.

Я не дождался даже первого доклада. Лодку резко тряхнуло и повело в сторону.

Через минуту я уже был наверху и, глянув вокруг, не поверил своим глазам. Обстановка изменилась, словно картинка в калейдоскопе. Все вокруг приняло мрачную окраску. Пронзительно свистел ветер, было видно, как он мчался от берега, срывая пенные клочья с ощетинившегося гигантским ершом моря.

Через пару минут лодку по рубку начали окатывать короткие, крутобокие волны, их пенные языки лизали мостик. Натягиваясь струной, резко хлестала по корпусу выбираемая якорная цепь.

У переговорной трубы стоял мичман Великий.

— Товарищ командир, это вахтенный офицер дал команду сниматься с якоря! — прокричал он мне на ухо. — Надо уходить мористее, не то выбросит на камни! Такое здесь бывало не раз!

Я не успел ответить, как в носовой надстройке что-то хрястнуло.

— Застопорена выборка якорь-цепи… — поступил тревожный доклад из носового отсека.

— Я мигом… выясню, в чем дело! — крикнул боцман и на одних руках съехал вниз по поручням вертикального трапа.

Вскоре, взъерошенный и озабоченный, он появился наверху.

— Цепь накручивается на брашпиль! — доложил он.

— Приготовиться расклепать! — приказал я ему.

— Есть! — Великий ринулся на палубу.

Накатившийся вал сбил его с ног, но боцман успел схватиться за стальной трос ограждения.

— Пошлите ко мне матроса Ярова! — Мичман пытался перекричать свист ветра и клекот волн. — Ярова сюда!

В нервном напряжении я не сразу понял, почему именно новичка Ярова требует к себе в помощники боцман. Стало ясно, когда увидел наверху его щупленькую фигурку, обвязанную бросательным концом.

Двое людей, разные, будто Пат и Паташон, поддерживая друг друга, возились возле самого форштевня. Многотонные громады волн, готовые смять все на своем пути, обрушивались на них с таким шумом, что у нас, стоящих на мостике, замирали сердца. Но скатывалась вода, люди подымались — и мерный стук кувалды вновь сотрясал палубу. Наконец стальная лючина вскинулась на гребне волны и скрылась в пучине.

А боцман с Яровым уже были в надстройке. И только когда загромыхала, задергалась якорная цепь, я понял замысел мичмана Великого. Он решил спасти лодочный якорь, с помощью ломика вручную направляя звенья якорь-цепи в горло цистерны. Втиснуться в узкую полость между палубой и цистерной мог только человек комплекции Ярова.

Я представил себе, как он лежит сейчас на боку, вытянув в мучительном напряжении руки, жидкая грязь стекает на него, а он не может даже вытереть лицо. Разве под силу такому, как он, выдержать эту нечеловеческую нагрузку? Ослабнут руки, вывернется ломик, и… Я даже закрыл глаза, чтобы отогнать непрошеную мысль.

Тем временем боцман и Яров почти разом вынырнули из люка, по лееру добрались до рубки. Мы подняли их на мостик на руках, мокрых, облепленных илом.

Чем дальше отходили мы от берега, тем ощутимей становилась качка. Ледяная корка, покрывшая надстройку, увеличивалась в размерах, разбухала, трещины молниями пронизывали ее. Отвалившиеся куски льда со звоном обрушивались на палубу, а на их месте тотчас же появлялась новая сизая пленка.

Цепляясь закоченевшими руками за скользкие перекладины трапа, я стал спускаться внутрь лодки. Вода ворвалась в колодец рубочного люка, догнала меня, могучим шлепком поддала мне в спину, швырнула вниз на железный настил центрального отсека.

От неожиданности и боли я несколько секунд ничего не осознавал. Потом пришел в себя, огляделся вокруг, и обыденность обстановки на боевых постах заставила меня улыбнуться. Словно и не свирепствовал наверху восьмибалльный шторм! Спокойно и деловито работали у механизмов люди, только при резких кренах придерживались руками за какую-либо опору. Было тут и несколько новичков; они отличались от всех остальных чуть заметным зеленоватым оттенком кожи.

«Видно, трудно вам, — подумалось мне, — но раз-другой примете вы соленую купель — и уйдет прочь страх перед болтанкой, появится уверенность в себе. Ведь моряками не рождаются, ими становятся…»

— Гляньте, товарищ командир, какие коленца выкидывает нынче кренометр! — сказал мне рулевой, указывая глазами на темную шкалу, вдоль которой моталась остроносая стрелка.

— Попляшет да перестанет, — подал голос боцман Великий.

Он успел уже переодеться в сухое и наблюдал за работой своих подчиненных.

— Где же Яров? — спросил я у него.

— В старшинской каюте. Спит, — улыбнулся мичман. — Уснул сразу, как ребенок.

Я прошел в четвертый отсек. Яров лежал, свернувшись калачиком, на диване в чьем-то большущем комбинезоне. Сверху его заботливо укрыли теплой курткой с подвернутыми рукавами.

За плечом я услышал осторожное дыхание. Рядом стоял мичман Великий.

— Ну как? — прищурился я. — Будем переводить матроса в вестовые?

— Коль кроме него некому будет щи подавать, то придется мне тряхнуть стариной и надеть фартук, — серьезно ответил боцман.

— Вот и я тоже чую, что есть в этом парне настоящая морская косточка. Придет время — и сменит нас с вами на мостике. И теперешний бушлат станет ему очень скоро тесен…

Извержение началось за полночь, а точнее в ноль часов двенадцать минут — именно так было зафиксировано в вахтенном журнале дежурного по части. Катастрофа произошла в тридцати пяти милях, на соседнем острове. Заработал вдруг вулкан, который давно считался недействующим и молчал ровно сто шестьдесят лет. Лава ударила не в старый закупоренный кратер, четким конусом которого привыкли любоваться курильчане, а несколькими сотнями метров ниже, в бок, с восточной, повернутой к океану стороны, образовав два новых маара — неглубоких плоских углубления. Сначала был мощный залп, всколыхнувший землю и сопровождавшийся утробным тревожным гулом, а потом началась канонада, и в ночной вязкий от сырости воздух полетели камни и пепел. В образовавшиеся после взрыва трещины хлынула раскаленная лава. Густо поросшие кедрачом склоны вулкана моментально вспыхнули, и начался пожар, зарево от которого было видно далеко в море. Оно было замечено на рыбацких судах, ведущих ночной лов сайры, постами наблюдения и пограничными нарядами.