Иси Меликзаде - Зеленая ночь

— Чудной ты, Гариб, — не переставая жевать, заговорил Джавад. Он уже перестал хрипеть, голос у него был тонкий, как у подростка. — Ведь если подумать, для кого все создано: птицы эти все, животные? Для человека. Все, что ни есть вокруг, существует для человека. Птица — чтоб убил, мясо ее съел, заяц — чтоб… — Джавад закашлялся; он в жизни своей не пробовал зайчатины, брезговал. — Может, скажешь, не надо стрелять зверей? А что тогда с ними делать? Пускай старятся да на пенсию выходят?

Гариб молча досасывал помидорину. Джаваду все больше хотелось есть. Медная кастрюля Кендиль маячила у него перед глазами. «Вечером долму из баклажанов сготовлю, обязательно приводи Гариба». Этими словами проводила его жена, и теперь, куда бы он ни повел носом, отовсюду доносило баклажанной долмой. Румяные, исходящие парком баклажаны. Джавад любил поливать их катыком с толченым чесноком. Польешь — белый катык смешивается с янтарным жиром… Рот у Джавада наполнился слюной, челюсти заработали быстрее; он открыл глаза и с удивлением обнаружил, что в сумке пусто: ни чорека, ни пендира, ни помидоров. Помидоры-то когда ж он успел?

— Чего-чего, а поесть твой зять молодец! — Джавад отложил в сторону пустую сумку и сокрушенно покачал головой.

Давным-давно не совершал он таких прогулок, и сейчас у него ныло все тело. Неплохо бы прилечь прямо тут, у арыка, но при Гарибе он почему-то стеснялся развалиться и захрапеть; уж если заснет, так часа на два.

Джавад хотел было предложить Гарибу: «Давай полежим», но вовремя вспомнил, что Гариб только-только отлежал два месяца.

Запах долмы не переставая щекотал ноздри. Джавад сглотнул слюну и вдруг с ужасом подумал, как далеко они сейчас от дома. «Машины здесь днем с огнем… А пешком когда еще дотопаем? Гариб парень хворый, я тоже ходок не очень. Не попадется машина…» Додумать свою мысль Джавад не успел — из-за кустов ежевики вышли двое мужчин с ружьями через плечо. Джавад вгляделся — Серхан и Адыширин.

Мужчины перепрыгнули через арык и остановились. Серхан смотрел на ружье Джавада. Джавад — на Серхановы новые брюки. «Японские. В нашем магазине брал. Давились за ними!.. Моего размера не было, тоже взял бы… А Серхан-то каков: больше двух лет ко мне не наведывается. Культурный стал, без кепки ходит. Не по вкусу, видно, стал мой пошив». Джавад посмотрел на приплюснутую кепчонку Адыширина и подумал, что этот так, видно, и родился в своей кепчонке. Сколько он себя помнит, на Адыширине всегда были эта выгоревшая, неопределенного цвета кепка и кирзовые сапоги. «И зимой и летом кирзу носит!»

Упершись руками в землю, Джавад тяжело поднялся.

— Адыширин! Не пекут они тебе ноги?

Адыширин поглядел на свои сапоги и ничего не ответил.

Серхан не видел Гариба с тех пор, как тот слег, и просто глазам не верил. Что сделалось с парнем! Руки висят как плети. Кажется, поверни их, и затрещат, сломаются, будто сухая ветка. Шея тонкая-тонкая. Глаза провалились, не видно их, только зрачки сверкают.

— Твое ружье? — стараясь не смотреть на Гариба, спросил Джавада Серхан и кивнул на лежавшую в траве двустволку.

— Мое.

— Охотничий билет есть?

— Билет?

— Я выстрел слышал. Ты стрелял?

— Да вот зайчишку уложил…

— А хоть мышонка. Нельзя здесь стрелять — ясно? — Голос Серхана звучал сухо. — Знаешь ведь, здесь заповедник. Нам не зря деньги платят, охранять поставлены. Если каждый по одной птичке…

— Да какая там птичка! — перебил его Джавад. — Я в жизни воробья не подбил! И ружье-то, видит бог, заржавело висевши. Так уж, ради Гариба, для прогулки… А птицу мне чего стрелять? У меня этих курей-цыплят без счета, да таких, что на молочного ягненочка не сменяю. — Он говорил, а сам смотрел на Серхана и думал: «Это ж надо, какие щеки! Будто его, подлеца, гранатовым соком полили!.. Вот бы Гарибу такой румянец!..»

Серхан наклонился, поднял с земли ружье.

— Ружье я у тебя забираю, уста [1] Уста — мастер; уважительное обращение к мастеровому, рабочему. Джавад. Акт составлю.

Ерунда это, дурака валяет парень. Отнять ружье? Да он, Джавад, этому Серхану самое малое двадцать кепок сшил! И папахи шил. А шапку! Вон там, в Белом озере, Серхан подстрелил двух бобров. Из двух шкурок шапка выходит — загляденье! Что ж он, забыл?

Джавад улыбнулся, но увидел, что Серхан и не думает отвечать улыбкой, подобрал губы.

— Что это он? Адыширин!

Адыширин пожал плечами с таким видом, будто все это не имеет к нему ни малейшего отношения. Как же так? Адыширин тоже охранник, в заповеднике работает. А по годам так он Серхану в отцы годится. Чего же Серхан при старших вперед лезет? Непорядок.

— Забираю твое ружье, — Серхан перекинул двустволку через плечо.

Джавад снова взглянул на Адыширина:

— Это что ж такое, а?

Адыширин снова пожал плечами:

— Он старший, не я.

Джавад не раз слышал, что Серхан скор на расправу, поймает такого с ружьем, так разуважит, что после его приема человек и близко не подойдет к заповеднику. И не случалось, чтоб кто-нибудь жаловался в милицию. На всякий случай Джавад решил не выводить парня из себя. Наклонился, поднял пустую сумку.

— Жертвую тебе свое ружье, — миролюбиво заявил он. — Бери.

Сказать-то сказал, а подумал совсем другое: «Подлец ты, Серхан! Что ружье денег стоит — это дело второе, главное — слух пойдет, у Джавада ружье отняли. Мужчина отдал ружье мальчишке. И ведь хватило наглости! Каких только я тебе кепок не шил: и «восьмиклинку», и «короткий козырек», и «аэродром»… Конечно, они тебе теперь ни к чему, Джавадовы кепки. Их теперь в магазине навалом. А совесть-то есть у тебя? Сопляк!»

— Ну ладно, забрал ружье, и делу конец… — Джавад сунул сумку под мышку. Продолжать смысла не было. — Пойдем, браток! — позвал он Гариба.

Гариб не трогался с места. Он стоял, устремив на Серхана глаза, сверкающие в провалах глазниц, и Серхан, похоже, старательно отводил взгляд.

Адыширин взглянул на бледное лицо Гариба, что-то шепнул Серхану и молча уставился на носки своих грязных сапог.

Серхан подошел к Джаваду.

— Держи! — он протянул ему двустволку. — Прощаю на этот раз. Ради него. — Он кивнул на Гариба. — Больше чтоб не шатался тут с ружьем. Будь здоров, уста Джавад!

И мать была на веранде, и сестра, и семеро ее ребятишек стояли рядком один к другому. И Гюльсум стояла в сторонке, прислонясь к оконной раме, скрестив на груди руки. Все не отрываясь смотрели на калитку, прорезанную в железных воротах.

Когда калитка наконец отворилась и появились Джавад с Гарибом, Кендиль, не выдержав, сбежала вниз. Толкая друг друга, бросились за ней ребятишки. У Малейки тоже не хватило терпения — поспешила навстречу. Одна Гюльсум не тронулась с места.