Иси Меликзаде - Зеленая ночь

Джаваду доктор Фарач сказал, что приступы у Гариба пройдут, пугаться их не надо. Это всего-навсего невроз, болезнь не опасная. На воздухе надо больше быть. В саду пусть работает. А вот в мастерской сидеть… Это парню никак не подходит.

Когда доктор Фарач ушел, Гариб попросил каши и, давясь, съел полтарелки.

С этого дня, преодолевая тошноту и отвращение к пище, Гариб начал есть. Дней через пять он, держась за кровать, встал на ноги. Перебирая руками по стене, добрался до двери, вышел на веранду. Взглянул на небо и улыбнулся.

Гариб улыбнулся, а мать и сестра заплакали. У Джавада тоже комок подступил к горлу. С этим комком в горле он вышел на дорогу, по которой гнали отары с летних пастбищ, и купил откормленного барана. Барана он привел во двор к доктору Фарачу, привязал его там под сливой. И, обратившись к жене доктора Фарача, удивленно взиравшей на его действия, сказал так: «Цены нет докторову языку. Сколько в районе докторов, никто помочь не мог, а Фарач одним языком парня на ноги поднял».

Когда он пришел обедать, во дворе блеял баран. Баран, которого он собственноручно привязал под сливой возле дома Фарача, стоял возле веранды и блеял, повернувшись к воротам. Джавад погладил барана по спине: «Кто ж это его привел? Фарач? Надо же! Еще и бескорыстный!»

…Гариб нарочно не открывал глаза. Боялся: если взглянет на мать, та опять заведет разговор про своего директора.

— Ты давеча у сестры не стал есть, — Малейка знала, что сын не спит. — Она тебе целую миску отложила. Разогреть?

У Гариба чуть дрогнули веки.

— Погаси свет, мама, спать хочется…

Но спать не хотелось. Наступила ночь, а Гариб все не мог уснуть. Он смотрел то в одну, то в другую сторону, но в наполненной мраком комнате видел лишь волочащиеся по земле, простреленные дробью заячьи лапы. О чем он только не пытался думать, чтоб выбросить из головы несчастного зайца, не слышать его предсмертного крика. Гариб представлял себе Гюльсум, сидящую совсем-совсем близко, но радости не было, в обессиленном болезнью теле не возникало сладкого трепета.

Гариб перевернулся на бок.

Через большое окно в комнату падал лунный свет. Видны были шелковица, стоявшая перед верандой, и тень, которую она отбрасывала на тропинку. Тихо, ни один листочек не дрогнет. Деревья, отдавшие уже плоды, стояли унылые, грустные…

Гариб подумал, что раненый заяц, наверное, все еще волочит обмякшее тело, пытаясь затаиться в кустах. И никто не придет ему на помощь, никто. А ведь у зайца есть сердце, мозг, должна быть и память. Что-то должно остаться у него в памяти. Что?! Направленный на него черный, блестящий ствол и человек, прищуривший левый глаз?

Зачем Джавад это сделал? Ведь у него же доброе сердце. Гариб слышал, что толстые люди вообще добрые, жалостливые. Джавад толстый. Очень толстый. Доктор Фарач сказал ему, чтобы поменьше ел. «Если так дело пойдет, скоро в шкуру не влезешь. Лопнет. Сердце у тебя салом обросло. А ожиревшее сердце ненадежное. В один прекрасный день умрешь, не приведи господи, семерых детишек осиротишь…» Интересно лечит этот Фарач. На испуг берет. Захочет — в зайца пугливого человека превратит. Опять заяц!.. А может, прав Джавад: все, что есть на земле, предназначено человеку? И каждый из людей имеет право на долю от всего сущего. Каждому по зайцу, каждому по фазану… Нет, если б не Адыширин с Серханом, заповедник давно бы уже опустел.

Сперва прокукарекал один петух, за ним второй, третий. Знают эти петухи свое время. Значит, и у них есть ум. Петушиный ум…

Луны уже не было видно, ушла за дом. Тень шелковицы легла на пол веранды. Когда она доберется до окна, наступит утро.

Тень проделала этот путь, закрыла окно, Гариб все не спал. Глаза щипало, в ушах стоял гул…

Ухватившись руками за кузов, напрягая бессильные руки, Гариб кое-как вылез из машины. Постоял, глядя вслед грузовику, окутанному облаком пыли. Взглянул направо. Да, это та дорога, сворачивает к заповеднику. Мальчишкой он тут бывал, собирал с ребятишками съедобную траву. Тогда вроде еще не было заповедника. И казалось, что места эти очень далеки от поселка. Теперь поселок разросся, дома незаметно шагнули к заповеднику, укоротив дорогу. Водители говорят: от крайних домов досюда всего шесть километров.

Тихо, тихо кругом, кажется, кашлянешь — оглохнешь. Кузнечики и те обленились трещать. Глубокая тишина степи, на горизонте сливающейся с небом, настораживала, пугала. Гариб стоял, не решаясь сойти с дороги. Поглядел по сторонам. На обочине что-то клевали жаворонки, невдалеке порхали над степью перепелки, и, словно поняв вдруг, что Гариба гнетет тишина, птицы защебетали, зазвенел жаворонок. Шагах в пяти от Гариба вдруг поднялся турач, стрелой взмыл вверх. Потом еще два…

Гариб не спеша шагал по степи. Сухая трава шелестела под ногами. К брюкам цеплялись головки репья. Он шел, поглядывая по сторонам. Вроде здесь. Да, где-то здесь Джавад подстрелил вчера зайца.

Вон тот арык, они там вчера сидели у арыка. Значит, немножко дальше. Гариб дошел до того места, где трава была заметно примята, и у него стали подкашиваться ноги. Кое-где на траве виднелись клочки сероватой шерсти. Чуть дальше острые когти прочертили глубокую борозду, земля была взрыта, трава выдрана. Кусок заячьего хвостика зацепился за кустик полыни. В пожелтевшей траве разбросаны мелкие окровавленные косточки… Джавад вчера уверял, что все в мире существует для человека. Не поверил он ему, и правильно. Вот, пожалуйста. И волк, и шакал, даже лисица имеет свою законную долю. Кому же из них достался несчастный заяц? Шакалу? Волку? Лисе? Интересно, о чем думал заяц в свой смертный час? Вспоминал человека с прищуренным левым глазом?..

Вчера Гарибу хотелось реветь, кричать, слезы душили его. Сейчас он ощущал только грусть, в душе было покойно и ясно.

Гариб лег на спину, сцепив над головой пальцы. Солнце еще не вылезло из-за камышей, воздух был легкий, прозрачный. Высокое небо словно затянуто голубым шелком. Гариб наслаждался. Глаза отдыхали от опостылевших досок потолка. Справа налево, слева направо… Двадцать две доски. Как раз столько, сколько ему лет. Ему двадцать два, Гюльсум двадцать. Хотел бы он, чтоб тут, в этой тишине, в этой безлюдной степи вдруг оказалась Гюльсум?.. Два месяца, лежа на спине, он смотрел на нее, как на потолок, — снизу вверх. Ни разу не поговорили по душам. А что бы он ей сказал? Гариб вдруг понял, что ему нечего сказать девушке, пусто у него в сердце. Окажись Гюльсум здесь, рядом, он держал бы ее нежную руку, любовался бы золотистыми волосами. Конечно, любовался бы, она красивая. Но говорить с ней? О чем? Начнет рассказывать индийские фильмы… Слушаешь — и засыпаешь.

Совсем рядом чирикнула какая-то птица. Гариб вгляделся, но ничего не увидел. Немного погодя послышался звук, похожий на кудахтанье…