Андрей Меркулов - Крылья земли

Летом неожиданно сразу началась жара и дни подряд стояли знойные, душные, без дождя. Листья на деревьях быстро потемнели и стали похожи на деревянные, выкрашенные в темнозеленый цвет, — такой же, каким красят скамейки на вокзалах. В душном воздухе среди больших каменных домов города вместе с пылью стоял пух от тополей, но в этом году он не был как снег; вместе с пылью он становился серым и устало падал на землю, даже не пытаясь лететь далеко в жарком недвижном воздухе.

В саду тоже было жарко. Трава начала выгорать на солнце. Поливать можно было только утром и вечером, чтобы не погубить растений. В открытом грунте цветы в этот год цвели не в свои сроки, многие распустились раньше, но все равно их было меньше, потому что они быстро осыпались. Сад был очень старый, и у него был такой же вид, как у мудрого человека, привыкшего спокойно встречать и радость и лишения.

Нина Павловна очень любила этот сад. Он стал необходимой частью ее жизни.

В саду росли тысячи разных растений, и, если пройти по дорожкам, казалось, что идешь по всем странам мира. Целые поляны огненных оранжевых маков виднелись рядом с пестрыми и мелкими цветами альпийской флоры; карликовые японские деревья, ростом ниже колена, с причудливо изогнутыми ветвями, точно такими же, как на гравюрах старинных японских мастеров, росли рядом с фантастическим нагромождением как будто сложенных из тусклозеленых камней мексиканских кактусов; во влажной и душной теплоте оранжерей навстречу свисавшим со стен ползучим растениям тянулись розовые искры цветов бегонии; а в отдельном большом бассейне, если прийти до полудня, можно было видеть, как горят сиренево-голубым огнем египетские лотосы, — к вечеру они закрывались, и только круглые бледнозеленые листья плавали по темной воде. И были другие оранжереи, где, упираясь в высокий стеклянный свод, сплетали свои решетчатые кроны пальмы разных стран; а под ними, на песчаных дорожках, всегда было сумрачно и таинственно, как в джунглях. Если же здесь, в оранжереях, становилось слишком жарко, можно было пройти к пруду, где плакучие ивы сразу напоминали о том, что ветер, который чуть шевелит их листья, — это ветер с полей и перелесков России. Зимой среди белого снега и кружевного инея на окнах отчетливо видные сквозь стекла оранжерей яркие пятна апельсинов казались множеством зимних оранжевых солнц, пойманных в большую стеклянную банку. Ботанический сад иногда хотелось сравнить со сновидением, с тем причудливым переплетением несовместимых впечатлений, какие бывают только во сне.

В сад приходили люди, взрослые и дети. Они рассматривали растения, немного уставали от их разнообразия и уходили так, как будто вместе с собой уносили частицу сада.

Но главным в этом саду была работа. Почти ежедневная, упорная, в течение многих лет. И Нина Павловна любила ее долго и молча, как любят живого человека, так же, как долго и молча любила она того, кто всегда заставлял ее волноваться и страдать. Работа, так же как и этот ненормальный человек, десять лет назад ставший ее мужем, приучала к терпению.

В этом году ее работа должна была кончиться — не совсем, а только чтобы перейти к другой; поэтому нынешнее лето, несмотря на жару, можно было считать одним из самых счастливых в жизни.

Нина Павловна посмотрела на часы и вспомнила, что сегодня суббота.

Она почувствовала, что устала. Очевидно, это было от жары или оттого, что ее работа, по существу, почти совсем уже кончилась; она почувствовала, что вдруг все в ней стало как мускулы, расслабленные после долгого напряжения. Шесть лет нельзя было ослабить этого напряжения, а теперь можно. Она посмотрела на длинные листья своих растений, положила прямо на черную землю небольшую линейку, которой только что измеряла листья, и задумалась. Потом она вышла из оранжереи и села на скамейку в саду.

Отсюда ей было видно, как на фоне листвы дрожит и струится нагретый воздух; на солнце, в просвете между кустов, сверкала, как огромный драгоценный камень, большая роза почти малинового цвета. Глядя на нее, можно было думать обо всем, что придет в голову: и о том, какой сегодня день, и о муже, и о том, что работа все-таки кончилась. Теперь ей даже не хотелось двигаться. Казалось, что все вокруг тоже стало неподвижным: листья кустов и деревьев, и яркая роза на солнце, сверкающая, как капля крови, если смотреть издалека, и попрежнему воздух был горячим и было очень жарко.

Она вспомнила, что десять лет назад в такой же жаркий день июня у нее была свадьба.

Ей тогда казалось, что счастье будет прочным, навсегда. Но с тех пор уверенность в прочном счастье много раз сменялась тоской и тревогой, а потом возвращалась снова — это было каждый раз, когда он уезжал, а потом опять возвращался к ней. И она подумала: теперь уже можно считать, что привыкла. Ко всем сомнениям и тревогам. Все равно будет так.

Почти сразу после свадьбы на долгие четыре года пошли фронтовые письма: маленькие белые треугольники, которые идут за человеком с фронта на фронт, пробиваются по трудным дорогам; в торопливых своих и мелких, беспомощных по-детски словах они несут еще живое тепло, несут его от тех, кто даже не знает, будет ли на письмо ответ, или, может быть, уже поздно…

За эти годы она стала ботаником. Это было вовсе не тихое домашнее дело, как кажется иным; вместе с экспедицией она прошла тогда по пескам среднеазиатской пустыни и по узким горным тропам с заданием найти растения, утоляющие жажду; и если в экспедиции всем давали фляжки с водой, то ей не давали и до вечера нельзя было пить, чтобы не потерять ощущения жажды. За день от каких-то малоизвестных растений, которые приходилось жевать, невыносимо жгло во рту. Однажды, когда она шла одна и, совсем обессилев, с трудом добралась до небольшого источника, отмеченного на карте, она увидела, что горный ключ оказался под скалой и воду нельзя было достать кружкой; лежа над ключом, почти без сознания, она слышала, как какая-то веселая птица пьет и полощет горло под скалой; наконец после долгих усилий все-таки удалось намочить в воде носовой платок. Отсюда, из экспедиции, она тоже писала письма, и они уходили на фронт тяжелой и долгой дорогой, тоже, очевидно, в пути задыхаясь от жажды.

Потом война кончилась, и он вернулся. Ей тогда вдруг захотелось тихой и мирной жизни на одном месте — не потому, что она не любила экспедиции, а только потому, что жила с ним всего десять дней после свадьбы. Ей хотелось поэтому спокойной жизни на одном месте и чтобы был ребенок.

А он, пока ехал к ней, уже придумал себе дело: почти такое же опасное, как война. Он очень мало пробыл дома и вскоре взял направление на Крайний Север: ему это было нужно, чтобы освоить тяжелые машины и в конце концов все же попасть на ту опасную работу, без которой он никак не мог обойтись. Она не поехала за ним на Север. В это время она только что начала свое кропотливое и долгое дело. И они поссорились.