Андрей Меркулов - Крылья земли

Солодовникова надо было терпеть. Если он весь день разъезжал на такси и говорил, что это ему ничего не стоит, денег у него хватит, — ну и ладно; если Карцев вчера сказал, что видел Солодовникова у пивного ларька, где тот на свой манер объяснялся в любви буфетчице, — ну и ладно; Солодовников имеет высшее образование, но никто не видел его с книгой в руках, — ну и ладно, в санатории не обязательно читать книги; Солодовников — пошляк, это было ясно, когда он утром стоял перед скамейкой и развлекал девушек какими-то стертыми, как мелкая монета, словами, и было очень противно видеть, что девушки смеются, — но все равно, ведь я не могу запретить ему смотреть на женщин мышиными глазами; Солодовников на весь Крым и на весь свой отдых, очевидно, смотрит так, как будто все: и море, и цветы, и женщин, и чистое белье на койке — он заказал себе за деньги, как заказывают по карточке в шашлычной… Ну и чорт с ним, почему именно я должен портить себе настроение и думать о нем?

Но все-таки Северцев никак не мог примириться с тем, что Солодовников по профессии был юристом. В его руки вручалась справедливость, осуществление закона, через них проходили бракоразводные дела, ему дано было право вторгаться в чужую жизнь. И не было никаких явных оснований отнять у него его право. Все-таки это выглядело нелепо и страшно, — так думал об этом Северцев.

Настроение у Северцева стало намного хуже.

Особенно неприятно было то, что Солодовникова посадили обедать за один стол с ними — с Северцевым, Карцевым и Марией Васильевной; существование Солодовникова за одним столом с Марией Васильевной физически оскорбляло Северцева. Его раздражал голос Солодовникова, манеры его, всегда самодовольное настроение, которое Северцев называл про себя «жирным». Было неприятно каждый день смотреть через стол в красный и облупившийся от загара лоб Солодовникова, прикрытый короткими и жесткими волосами, которые даже чуть вились сами по себе, как будто он только что вышел из дешевой парикмахерской… Все в нем раздражало Северцева.

Он ловил себя на том, что если Карцев рассказывал анекдот, все смеялись. Но когда тот же анекдот повторял за столом Солодовников, Северцев думал уже только об одном: почему нельзя встать сейчас же при всех, взять его за шиворот и вышвырнуть из-за стола?

С утра, вместо того чтобы итти купаться, Северцев вместе с Марией Васильевной поехал в Ялту. Они бродили по парку, по узким и жарким улицам; таким жарким, что, казалось, дома здесь совсем не нужны и люди могли бы селиться прямо на земле, как в раю или на острове Робинзона Крузо… На шумном и пестром южном базаре они купили дыню: дыня была прохладная и чуть зеленоватая, чем-то напоминая морскую волну.

Потом они катались на глиссере. Загорелый дочерна, весь мохнатый, в одной майке, из-под которой всюду, где только можно, виднелась татуировка, моторист был похож на корсара из детских приключенческих книжек. В его движениях было ухарство, присущее всякому лихому шоферу такси, — штурвал он держал одной рукой. Когда навстречу шел другой глиссер, моторист поворачивал поперек волны, высоко бегущей за кормой встречного, и тогда они чувствовали, как на секунду взлетают в воздух среди прохладных и сверкающих клочьев пены… На море было не так жарко. И Северцеву было хорошо оттого, что он мог держать Марию Васильевну за руку и на поворотах ей приходилось прижиматься к его плечу.

Вернулись они в полдень и сразу пошли купаться, даже не заходя за полотенцами. Только уже перед обедом Северцев зашел в свою комнату.

На балконе, под окнами, Карцев, Красильников и Солодовников играли в домино. Северцев, проходя мимо, только мельком взглянул на Солодовникова — вид у юго был помятый, невыспавшийся. Ночью Солодовников пришел поздно и, когда лез в комнату через балкон, уронил стул и разбудил остальных.

— Ты уж, если шляешься поздно по ночам, — поморщившись, с неприязнью сказал ему Северцев, — хоть под ноги смотри, когда в комнату лезешь.

— Ладно тебе ворчать, — добродушно сказал в ответ Солодовников и крепко стукнул по столу костяшкой домино. — Подумаешь! Ты небось за своей бабой тоже не из-за одних красивых глаз ходишь…

Северцев потом долго не мог вспомнить, как все случилось. Ему вдруг показалось, что на балконе стало душно; он молча подошел к Солодовникову и с размаху изо всей силы ударил его кулаком по лицу. Он увидел, как Солодовников упал назад вместе со стулом, ударился головой о перила балкона и так и остался сидеть на каменном полу, не сопротивляясь, моргая и ожидая следующего удара.

Ни Карцев, ни Красильников даже не встали с места, чтобы помочь ему подняться.

— Смотри, только совсем его не убей. Отвечать за него не стоит, — сказал вдруг тихий Красильников.

Северцев молча смотрел на свою руку, которой только что ударил Солодовникова. Он испытывал странное чувство. Ему было гадко и стыдно оттого, что он, учитель, так вышел из себя и ударил этого человека. Нечем было оправдаться, и теперь его, очевидно, выпишут из санатория.

В то же время он испытывал огромное облегчение, как будто сразу освободился от Солодовникова и от своих мыслей о нем. Теперь уже нельзя было думать, что ничего не случилось.

Он с удивлением заметил, что чувство как будто бы сброшенной с плеч ненужной и невыносимой тяжести очень похоже на чувство, уже испытанное им однажды на фронте: тогда им удалось, наконец, найти человека, который помогал обнаружить их рацию, пока они были в немецком тылу. Они судили его сами, без всяких слов; это было у стены сарая за деревней, и Северцев до сих пор помнил в трех шагах от себя мучительно сдвинувшиеся брови на бледном лице и то, что он не испытал никакого особенного чувства, убив человека, а было только ощущение сброшенной с себя ненужной тяжести. Выстрел из пистолета показался ему тогда похожим на гвоздь, который надо было вогнать именно в эту точку, между сдвинувшихся бровей на бледном от страха лице… И Северцев подумал о том, что хорошо, когда нет войны, нет на тебе военной формы и ты не рискуешь пойти под суд из-за того, что нервы у тебя ни к чорту и ты не можешь терпеть на земле того, что терпят другие, более спокойные люди.

К удивлению Северцева, он не встретил осуждения, как ожидал.

Солодовников, едва поднявшись с пола, сказал сначала, что Северцеву придется отвечать за него в суде, но сказал он это без особой уверенности.

— При чем здесь суд? — спокойно и холодно возразил ему Карцев. — Ты с утра уже был пьян. Это все видели. Теперь упал мордой о балкон, кто же виноват? Нас тут двое свидетелей.

Очевидно, люди были не так уже просты. Теперь как-то вдруг сразу Северцеву стало ясно, что Солодовников ни у кого не вызывал симпатии и что его терпели по необходимости, но не любили, хотя он ничего особенно плохого, кажется, еще не сделал. Если другие не считали необходимым бить таких, как он, то и защищать его никто не хотел; может быть, действительно на самом Солодовникове — в его словах, манерах, взглядах на людей — висело нечто похожее на знамя вызывающей безнаказанной пошлости; и это было заметно не только Северцеву.