Андрей Меркулов - Крылья земли

После обеда мы выехали на рыбную ловлю. Ехать надо было около двух часов по тряской проселочной дороге, и мы оставили свой «Москвич» и сели в машину Степана Фомича. Это был привычный к проселкам экипаж с фанерной кабиной — из тех, что называют «козел». Машина быстро выбралась на шоссе и вскоре снова свернула на проселок. Мы увидели вдали большое село, лежащее на холмах, освещенных желтым светом вечернего солнца. Проселок изгибался и падал в ухабах, и наш «козел», рыча на подъемах, неистово скрипя фанерной кабиной, лез, качаясь как на волнах, по заметенному горячей летней пылью проселку; в кабине пахло разогретым бензином, но под приоткрытое ветровое стекло встречный воздух вносил запах земли и разомлевших под дневным зноем трав.

Жаркий день стал клониться к вечеру. Нас охватило ленивое чувство беззаботного отдыха: не хотелось думать, спрашивать о чем-либо, а только молча смотреть на холмы, облитые желтеющим светом вечернего солнца, на село, куда мы уже спускались по крутому косогору, на луговые цветы и травы, пестревшие по откосам и обочинам проселка. Степан Фомич сидел рядом с шофером. На нем была старая лётная куртка из кожи, фуражка с выцветшим голубым околышем, употреблявшаяся, очевидно, только для рыбной ловли. Поверх крутого его плеча уже были ясно видны белые с красными крышами домики, живописные купы деревьев, многочисленные извилистые проулки села, куда мы въезжали. Шофер, угловатый и белобрысый парень, откинул фанерную дверку, чтобы стало прохладней в машине, и эта дверка моталась и скрипела на поворотах. С нами сидел в машине еще один паренек в выгоревшей гимнастерке; как выяснилось, был он тоже большой любитель и знаток рыбной ловли.

Миновали дощатый мостик над маленькой речкой, стали проезжать по селу. В дороге не было ничего особенного, обычная деревенская местность, но почему-то нам все время было хорошо; особенно хорошо стало, когда за селом выехали на большое открытое поле, где распахнулись вдруг впереди просторы. Свежий ветер потянул в машину. Дорога как-то сама манила вдаль, за горизонт, где еще на много тысяч километров вперед бесконечная лежала перед нами Россия. В вечернем воздухе издалека было слышно, как тарахтит трактор.

Солнце спускалось к лесу, и теперь не было жарко. Лес чернел уже вдали, мы свернули с дороги и поехали к нему прямо по траве. Вскоре у леса блеснула большая река. Машина полезла по косогору, потом вниз и остановилась у камышей. Мотор стих, и сразу нас охватила сонная вечерняя тишина.

Мы вышли из машины, разминая ноги, расправляя уставшие в тряской дороге мускулы.

— Лазыкин! — сказал в этой тишине Степан Фомич приехавшему с нами пареньку. — Как думаешь, где лучше сеть поставим?

— Вот лучше бы здесь, Степан Фомич, — сказал уверенно, как знаток, Лазыкин. — А то я вам говорил еще в прошлый раз, что надо чуть дальше от камышей, больше бы рыбы взяли. Уж вы меня не учите, я это место знаю.

Шофер, носивший хорошую фамилию Поддубный, в это время поднял капот и посмотрел в мотор, потом на колеса.

— Все еще ходит машина, — сообщил он сам себе с удивлением.

— Смотри, чтоб обратно доехали! — погрозил ему пальцем Степан Фомич.

Мы стояли на прибрежной поляне, и кругом виднелся лес, волнами вздымавшийся по неровностям местности. Села не было видно, оно скрылось за лесом; крутой берег напротив был весь покрыт заповедным лесом, взбиравшимся по склону. Ближний берег реки тоже был закрыт кустами, а мы стояли перед заводью, маленьким сонным озерком, притаившимся в камышах. В его воде, неподвижной и светлосерой, как олово, отражалась среди камышей оранжево-огненная дорожка от лучей солнца, спускавшегося за лес. Здесь было так тихо, как будто мы на тысячи верст или на тысячи лет вдруг удалились от мира. Только вечное солнце оранжевыми бликами тихо скользило по верхушкам дальних деревьев.

— И зачем мы едем на юг? — сказал мне Илья Ильич. — Вот где отдых! Вот где тихо!

— Ну, как места? — спросил у нас Степан Фомич, не стараясь скрыть своего торжества. — Ну как, Илья?

Видно было, что он так гордится этим уголком мирной русской природы, как будто сам выдумал все это — и лес, и вечернее солнце, и озеро — или сам все это сделал своими руками.

— Хорошие тут у вас места, привольно! — отвечали мы вместе.

— Лазыкин! — сказал Степан Фомич. — Ты там сеть не запутай, осторожно вынимай. Ребята, а где у нас мазь? Это вот для них пригодится, для гостей.

Он протянул нам круглую баночку.

— Вот мазь от комаров. Еще трофейная, с фронта привез. Не бойтесь, мажьте руки, а то съедят.

— А вы?

— Я не слышу их, меня не едят, — усмехнулся он. — Да и что за рыбная ловля без комара?

Мы взяли мазь, она пахла сильно, но не противно.

— Степан Фомич, — говорил тем временем Лазыкин, который, очевидно, был на рыбной ловле за главного. — Вы с ними сеть тяните, а я пойду вентеря ставить. А ты, Ваня, — сказал он Поддубному, — костер бы развел, пока мы в воде будем. А то солнце уйдет, застудиться можем.

Он сел на косогор, натянул резиновые сапоги, взял вентеря — круглые и длинные сачки из мелкой сети — и пошел с ними в камыши. Поддубный, угловатый и рослый, с неуклюжими, непомерно большими и грубыми кистями рук, поворошил корзину с провизией и с ножом пошел в кусты за дровами.

Степан Фомич тоже уже надел высокие сапоги и с сетью шел к берегу, где виднелась в камышах лодка — старенькая плоскодонка с одним веслом. Мы сели в лодку, он отдал нам сеть, вошел в сапогах в воду, оттолкнулся сильно и вскочил в лодку. Камыши зашуршали по бортам. Илья Ильич с кормы работал веслом, направляя нас к противоположному берегу.

— Тихо, тихо, — махал на него рукой Степан Фомич, — рыба любит, чтоб было тихо.

В тусклом серебре воды лежало солнце, и казалось, что мы чуть было не наехали на него, но во-время остановились в камышах у другого берега. Воткнули в дно жердь, прикрепили край сети и тихонько кормой поплыли обратно, распуская сеть. Она медленно тонула под тяжестью грузил, на воде оставались трубки поплавков. Степан Фомич, стоя среди лодки, наклонялся над светлой водой так, что лодка качалась, и потихоньку выпускал из рук сеть, отцепляя от нее приставучие кувшинки. От усилий и сосредоточенности он шумно пыхтел.

— Что ты так растолстел? Смотри, опрокинешь лодку, — сказал ему Илья Ильич.

— А я знаю почему? Так уж суждено. Ты тише греби, стой, стой, придержи немного!

Степан Фомич несмотря на свою грузную полноту, был очень подвижен. Наверное, ему надоело огорчаться из-за полноты, и он не обиделся на Илью Ильича, а вместо этого сказал, попрежнему сосредоточенно глядя перед собой в воду:

— Ну куда ты ставишь? Тут сроду ничего не будет.

Мы услышали почти рядом с лодкой плеск и поняли, что это относилось к Лазыкину, который, стоя по грудь в воде, укреплял в камышах вентерь.