Анастасия Зорич - Встречи... Разлуки...

— Я буду глубоко обижен! И мое письмо. Я надеюсь… — Гость пододвинул капитану пакет.

— К величайшему сожалению, вашей просьбы никак выполнить не смогу. — Капитан заставил себя улыбнуться. Ему уже ясно было, что «соотечественник» хочет впутать его в какие-то свои дела, вероятно, не совсем чистые. Вариантов подобных «дел» множество.

— Я буду очень просить! Вот адрес.

Николай Степанович поднялся, взяв со стола бумажник и пакет, решительным движением вернул их гостю и, крепко придерживая его за локоть, повел к дверям, учтиво при этом ссылаясь на срочные служебные дела, выражая сожаление, что больше не может доставить себе удовольствия находиться в таком приятном обществе.

Любезность капитана была так велика, что он сам проводил «соотечественника» к трапу и, когда тот благополучно ступил на причал, обратился к вахтенному помощнику со словами:

— Этого господина на судно не пускать!

«Соотечественник» скрылся из виду, ни разу не оглянувшись на русское судно, которое он «нетерпеливо ждал».

— Что же вы, Николай Степанович, не идете в город? — спросил Любезнов. Он явно изнывал от скуки, стоя у трапа с повязкой вахтенного матроса.

— Задержали, — ответил капитан. — Начальник рации в городе?

— Нет. Где-то на судне.

— А Татьяна Константиновна?

— Наша милая докторина в лазарете порядок наводит.

— Почему же она не пошла?

— Кто ее знает.

Николай Степанович отошел от борта. Видно, Лазарева постеснялась зайти, взять деньги на покупки, и в город не пошла. Так или нет, надо выяснить.

Подперев кулаком щеку, Лазарева сидела у стола в лазарете. Она так задумалась, что даже не услышала, как вошел капитан. Конечно, она собралась в город, потому что на ней был выходной костюм и туфли на высоких каблуках.

— Почему вы не пошли с Виктором Дмитриевичем? — спросил капитан.

— Хотела сначала зайти к вам. Вы были заняты. А вдвоем с Виктором как-то… неловко.

— Почему?

Она изучающе взглянула на капитана, словно сомневаясь, следует ли быть откровенной до конца.

— Некоторые не понимают, что знаки внимания не могут доставить удовольствия, если человек назойлив.

Николай Степанович с удивлением слушал ее. Выходит, даже невинное восхищение Виктора ей неприятно. Так же неприятны были, наверное, комедии, которые начались сразу же по выходе в рейс. Все занемогли. Правда, дальше головной боли фантазия моряков не шла, была просто какая-то эпидемия.

Капитан хохотал, когда Пал Палыч рассказывал, как Лазарева после пятого больного положила на стол перед собой коробку с касторкой и предлагала страждущим тут же проглотить капсулу, а потом уже она займется лечением. Эпидемия сразу пошла на убыль.

— Да, сложная ситуация, — улыбаясь сказал Николай Степанович.

— Вы смеетесь! А мне так хочется уже ступить на твердую землю, — жалобно сказала Лазарева.

— Так пойдем погуляем. Надеюсь, меня в донжуанстве не заподозрят.

— Ну что вы, право! — воскликнула Лазарева обрадованно. — Вы в самом деле пойдете?

— Почему же мне не пойти?

— И кофе выпьем? Это разрешается? — по-детски простодушно спросила она.

— Разрешается.

— Скажите, правда ли, что участники, занявшие первые места на олимпиаде, профессиональные актеры? — спросил Осадчий. Он сидел прямо, чуть откинув голову назад.

Лапшина снисходительно усмехнулась и после небольшой паузы произнесла:

— Анонимку вам прислали или кто-либо нажаловался?

— Мы получили письмо, — ответил мягко и спокойно Осадчий, но проницательные глаза его смотрели холодно и строго.

— От кого, если не секрет?

— Разве это так уж важно? — проговорила Елена Ивановна, зная, что автор письма пожелал, чтобы фамилия его не упоминалась.

Лапшина явно уклонялась от ответов на вопросы, которые ей задавали. Однако со слов преподавателей, и Елена Ивановна, и Осадчий уже знали, что факты, изложенные в письме, верны. Маневры директора Дома ученых лишний раз это подтверждали.

— Но я настаиваю, чтобы вы назвали фамилию склочника, пытающегося опорочить наш здоровый коллектив, — с нажимом почти на каждом слове сказала Лапшина, встала и плотно закрыла двери. Одета она была по последней моде: мини-юбка и блузка без рукавов, с глубоким вырезом. Очевидно, Лапшину не смущали ни ее полнота, ни вполне зрелый возраст.

— Зачем же автора письма называть склочником, ведь вы пока еще не доказали, что факты, о которых идет речь, ложь. — Осадчий говорил все в том же миролюбивом тоне.

На мгновение Лапшина растерялась, но тут же снова перешла в наступление:

— Я словно виновата в чем-то. Сидите с каменными лицами. — Ее раздражала спокойная уверенность Осадчего.

А Елене Ивановне доставляло удовольствие наблюдать, как естественно, с каким внутренним достоинством он держится, нравились и его манеры, и красивая посадка чуть-чуть откинутой головы, и густые рыжеватые волосы, зачесанные назад и открывавшие выпуклый широкий лоб. Но особенно хороши были небольшие темные глаза. Обычно в них светилась добродушная усмешка, тогда лицо Осадчего было приветливым, и совершенно менялось оно, когда исчезала усмешка и умные глаза изучающе смотрели на собеседника.

— Мы ведем деловую беседу… — Осадчий едва уловимо пожал плечами, его удивило замечание Лапшиной.

Ту, очевидно, ввела в заблуждение кажущаяся молодость Осадчего, и она пыталась изменить ход разговора. Иван Осадчий, действительно, выглядел гораздо моложе своих лет. Он давно отслужил военную службу на Балтике и уже около десяти лет работал наладчиком на машиностроительном заводе. Был он специалистом высокой квалификации, с которым нередко советовались опытные инженеры.

В кабинет вошел бухгалтер с какими-то бумагами.

— Я занята! — Лапшина взглядом указала на дверь.

Пробормотав что-то о закрытии банка, бухгалтер поспешно вышел.

— Вы нам так и не ответили, почему на олимпиаде вместо участников самодеятельности вы показали профессиональных актеров? — снова повторил свой вопрос Осадчий.

— Между прочим, вы даже не потрудились предъявить свои документы, — сказала Лапшина.

— Я шесть раз предъявлял их вашей секретарше!

Беседуя с преподавателями, и Елена Ивановна и Осадчий представились им. Директор об этом не могла не знать. Просто Лапшина пыталась хоть к чему-то придраться, чтобы потом говорить о недопустимом тоне депутатов, а не объяснять, каким образом коллективу достались первые места.

— Может, перейдем, наконец, к делу? — спросила Елена Ивановна, когда Лапшина вернула удостоверения. — Время-то идет.

— Я не привыкла к допросам и вообще отказываюсь отвечать, если меня спрашивают в таком тоне.

— Тогда отвечу я. Струнный ансамбль у вас состоит из выпускников консерватории, пианистка — опытный концертмейстер, а двое вокалистов — солисты оперного театра. — Осадчий взял шляпу и поднялся.