Михаил Годенко - Вечный огонь

Но пока неизвестно командиру лодки капитану второго ранга Мостову, что, казалось бы, так удачно вышедший из беды член его экипажа, близкий, очень близкий друг его дочери (об этом отец даже не подозревает!) старший матрос Николай Черных, который в настоящее время нормально несет службу и по вечерам бегает в базовый манеж играть в волейбол, где ему удается повстречаться с Валей, что он, Черных, скончается, и все по той же причине…

Как далеко протягивает свои щупальца радиация! С каким упреждением посылает она свои снаряды, оснащенные взрывным механизмом длительного действия. Хиросима, Нагасаки, куда без нужды сброшены американские атомные бомбы, вон сколько лет убивают, третье поколение калечат!

Чтобы не повторились Хиросимы и Нагасаки, необходимо быть готовым к испытаниям. Не будем готовы — не сможем постоять за себя и других — какие еще понесем потери?! Оружие обороны необходимо. Мы его создаем, испытываем. Что же! Будем трезво глядеть на факты, не отводя взгляда, должным образом оценивая происшедшее. Ибо мы заняты большим и весьма важным делом, требующим значительного напряжения сил и средств. Готовимся не к балу-маскараду с потешными стычками, взрывами петард, огнями фейерверков, а к защите людей, к сохранению самой Земли. И если мы на этом большом и трудном пути понесем утрату, не следует теряться, паниковать. Жертвы, которые могут возникать в результате дела нового, не изученного, не освоенного пока в полной мере, будут оправданны, ненапрасны. Приобретенный опыт упасет от утрат неизмеримо бо́льших. Об этом можно будет говорить, погибшим героям воздавать должное. Скажете, некоторые убоятся, станут избегать службы на подводном флоте? Возможно, найдутся единицы. Но они, такие, и не нужны флоту. Зато пойдут настоящие. Космонавты тоже, случается, гибнут. Об этом сообщается откровенно. Однако после каждого трагичного случая список добровольцев не уменьшается, наоборот, увеличивается. Можно прожить сотню лет и уйти из жизни незамеченным, можно прожить два десятка — и остаться в памяти навсегда.

— Весь в размышлениях?..

Адмирал вошел в палату, поправляя халат на плечах, вошел стремительно, неожиданно. Среднего роста, полноватый, розовое, упитанное лицо чисто выбрито, негустые русые волосы зачесаны назад старательно, большие залысины обнажают крутой лоб, делают его широким и высоким. Если бы не подбитые яркой сединой виски, адмирала можно было принять за молодого офицера, тем более что его погоны со сплошным золотым галуном и крупной звездой, его нарукавные знаки не видны из-под халата.

Какое-то время, не отвечая на приветствие, капитан второго ранга Мостов молча глядел в лицо пришедшего, любуясь его свежестью, жизнерадостностью. Он завидовал адмиралу потому, что тот жил прежней привычной жизнью, которая для Мостова осталась где-то там, за толстыми каменными стенами. Мостову показалось, что вместе с адмиралом в палату ворвалось нечто новое, раскованное, пахнущее свежим снегом и крепким морозом.

— Угадали, многое пришлось переворошить в памяти. — Он одернул на себе пижаму, как привык одергивать китель, сел на кровать, показал на стул, придвинутый к тумбочке. — Присаживайтесь! — Пожимая протянутую адмиралом руку, снова привстал, спросил шутливо: — Не боитесь получить от меня некоторую долю рентген?

— Не боюсь! — ответил с улыбкой гость. — Врачи заверили, что все опасные доли из тебя откачали. Говоришь, о многом передумал?

— Были и время и условия.

— Как считаешь, правильно вы поступили на лодке, так ли действовали?

— В деталях могли быть промахи, но в принципе — да, правильно. Правда, сравнить не с чем, проверить не на чем. Подобного нигде и ни с кем не случалось и, твердо верю, не случится. Как бы действовали другие, сказать трудно.

— Академик одобряет. Говорит, если бы не то, что сделали, могло бы произойти непредсказуемое. — Адмирал повернулся боком, положил правую руку на спинку стула, левой медленно прошелся по ряду пуговиц на кителе, словно пересчитывая их. — Не знаю, говорили тебе, нет? Приезжал главком. Побывал на лодке, беседовал со многими, разбирался в случившемся, проводил совещание в штабе флота. Сейчас работает комиссия из Москвы. Наш академик тоже включен в состав высокой комиссии.

— Где лодка?

— Далеко… — Адмирал показал рукой куда-то. — Отвели на завод, поставили в док. Не беспокойся, сделают для экспериментальной все, что необходимо. А ты бери семью и поезжай… Хочешь, с Франческой Даниловной, хочешь, возьми и дочку, с работы ее отпустим. Гляди, как удобнее. Путевки есть. Отдохнешь, отойдешь от забот на свободе. Вернешься, принимай снова корабль.

— Доверяете?

— Вполне.

— Добро, я подумаю.

— Чего же тут думать?..

— То, что произошло, это черта, от которой надо вести новый отсчет, через которую переступить не так просто.

— Что мешает?

— Надо кое-что решить для себя, — уклончиво ответил Мостов. Затем спросил уже другим тоном: — И в лодках не сомневаетесь?

— А ты как считаешь?

— На таких служить можно.

— Наши мнения совпадают. Конечно, нет предела совершенству, как говорят. Техника в наше время быстро устаревает. Будем думать о новом поколении кораблей. Но сейчас пойдут эти, как твоя экспериментальная, ясно, с некоторыми доводками.

Мостов взялся за отвороты пижамы, сильно потянул их книзу, глухим, хрипловатым голосом произнес, будто разговаривая сам с собой:

— Беспокоюсь о памяти погибших…

Адмирал с готовностью ответил, словно ждал такого разговора:

— Делаем все возможное.

— Не просто жертвы случая — герои, выигравшие крупное сражение. Они высокий дух флота. Такие не должны быть забыты…

— Продумай детально все свои предложения, напиши рапо́рт.

— Добро, добро. — Похоже, успокаиваясь, Мостов отпустил отвороты пижамы.

— Извини, к тринадцати ноль-ноль созываю людей. Пора. — Молодцевато поднялся, стремительно удалился.

Мостов встал, прошелся по палате пружинистым шагом, намеренно подражая адмиралу. Заметил с улыбкой: не очень-то получается. Подумал о том, что ему доверяют, ждут его выписки из госпиталя… Тут же засомневался, почувствовал, вроде бы что-то мешает ему принять твердое, окончательное решение. Что мешает? Неужели неверие в себя? Не надломился ли, не травмирован ли случившимся? И не в облучении дело, не в количестве рентген — это забота врачей, не травмирован ли духовно? Не сломлена ли воля? Не растеряюсь ли при новых трудностях, не сдам ли? Сумею найти в трудных обстоятельствах спокойствие и уверенность, решающие успех дела? Не заметят ли подчиненные на моем лице признаков колебания? Ведь я командую кораблем. А корабль в океане — суверенное государство с неограниченной властью командира — абсолютная монархия. Командир — все для корабля, в его руках судьба людей, он один может казнить и миловать, как говорится, волен вести или на гибель, или на победу… До сей поры подчиненные верили ему. А как теперь? Власть сильна сознательным подчинением, власть сильна доверием. Не поставят ли ему в вину случившееся? Если уловит хоть тень осуждения, хотя бы микрон недоверия, он сам потеряет равновесие.