Леонид Ленч - Душевная травма [Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом]

Пеликанов и Великанов чокаются и выпивают.

Сенька, дружище, ведь ты меня, можно сказать, в люди вывел! Разве не так?! Откуда пошел Пеликанов? От роли Терентьева! Ну вот, опять он улыбается! Ты что, свою пьесу забыл, Мефистофель курносый? Ну, Терентьев… старый рыбак в соломенной шляпе, в болотных сапогах до пупа… Перестань смеяться, Сенька, да, да, да, я оговорился: не Терентьев, а Терехин, не рыбак, а охотник, и не в шляпе, а в кепочке. Но сапоги-то были? Были! Я тогда правым сапогом на мизинце знаешь какую мозоль натер?! До сих пор ношу! На память о твоей пьесе. Не в этих, брат, мелочах суть. Суть, Сеня, в том, что современного актера поднимает, возвышает, оттачивает и возносит только современная тематика. На этом стоял и стою. За это хоть голову на плаху: рубите, подлецы! Отрубят — и все равно моя седая отрубленная голова холодеющими губами будет повторять: только современность. Между прочим, я читал твою новую пьеску. Молодцом, Сенька! Опять современность… со всеми ее коллизиями… аллюзиями и иллюзиями. Колоритно, ароматно, свежо… и рольки есть! Есть рольки! Я уже нацелился на этого… как его?., который играет на флейте… Опять он улыбается! Ну да, да, да — в шахматы он играет, а не на флейте. За твою пьесу, Сеня, я буду воевать. Главреж у нас, между нами говоря, такой… виляющий. И, главное, никто, понимаешь, не может предсказать, куда он на данном этапе развития собирается вильнуть — туда или сюда. Большой искусник! Но ты не беспокойся, я в худсовете буду биться за твою пьесу, как гладиатор с разъяренным львом. Аве, цезарь, и так далее!.. Сеня, талантище ты мой, дай я тебя поцелую в сахарные уста. Спасибо тебе, дорогой. Большое актерское спасибо за все!..

Проходит два дня. В театральной уборной артиста Пеликанова сидят сам старик Пеликанов и юная сотрудница специального издания Молоканова и разговаривают. На коленях у сотрудницы Молокановой лежит раскрытый блокнот, в руке у нее шариковая ручка отечественного производства. Юная Молоканова смотрит на старика Пеликанова влюбленными (платоническими) глазами, а он произносит свой

Пеликанов( слегка кокетничая ). Откровенно говоря, милая моя собеседница, мне вас жалко. Не делайте такие глазки, сейчас я вам объясню, почему старик Пеликанов жалеет симпатичную, талантливую журналистку, заметками которой он буквально зачитывается… Да, да, зачитывается, не надо краснеть. Хотя, откровенно говоря, краска смущения, выступившая на ваших, как в старину говорили, ланитах, вам очень к лицу. Смешное слово «ланиты», правда? Что-то в нем есть латиноамериканское, как это ни странно! Да-с, так вот, я вас, милая девушка, жалею потому, что ничего нового, оригинального, интересного для читателей сообщить вам не могу. Будем, голубчик, играть классику. Да, да, великую, нестареющую классику. Ведь только она одна поднимает, возвышает, оттачивает и возносит современного актера. На этом стоял и стою. За это хоть голову на плаху: рубите! Отрубите — и все равно моя седая отрубленная голова холодеющими губами будет повторять: только классика!.. Ну, при этом, конечно, современность есть современность! Но где, я вас спрашиваю, современная пьеса, в которой бездны и взлеты человеческого духа — а это главное в нашем искусстве! — показаны с классической силой? Где они, наши современные Шекспиры?! Что-то «ничего в волнах не видно»! Ленятся наши друзья драматурги, надо вам их тормошить да тормошить. Ведь материал для их творений буквально бурлит и кипит. Вот недавно… возили нас на один крупный завод. Иду по цеху в столовую — там для нас банкетик соорудили, — смотрю на товарищей рабочих… стоят у своих станков и скромненько, без помпы, без шума и похвальбы, выполняют и перевыполняют… Только пиши! А пьес нет! Так что, дорогая моя собеседница, вы уж извините великодушно старика Пеликанова. На нет и суда нет! Напишите, что старик Пеликанов сидит на берегу современного драматургического моря и ждет погоду.

Проходит еще три дня. На улице встречаются артист Пеликанов и драматург Великанов. Драматург держит в руках специальное издание с опубликованным интервью сотрудницы Молокановой, взятым ею у артиста Пеликанова. Между друзьями происходит объяснение. Артист Пеликанов смотрит на драматурга Великанова ясными, невинными, совершенно детскими глазами и произносит свой

Пеликанов( горячо и несколько нервно ). Не понимаю, Сеня, что ты на меня так окрысился? Я же это все для прессы говорил, надо понимать. Не мог же я о твоей пьесе калякать с этой молодой индюшечкой! Всему свое место. Тем более что твою пьесу у нас завалили. Но я тут ни при чем. Я даже на худсовет не пошел, — во-первых, болел, а во-вторых, не хотел расстраиваться за тебя, знал, что наш виляй будет ее ругать! Не сердись, дружок! Дай я тебя поцелую в сахарные уста. Обожди, куда ты?! Сенька!.. Сеня… Сенечка… Даже не попрощался! Называется — друг! Чуть что где подует — он уже в кусты!..

Москва — город удивительных встреч. Здесь совершенно случайно на улице, в кафе, в вагоне метро носом к носу могут столкнуться, например, старые фронтовые друзья, потерявшие друг друга из виду под огнем около тридцати лет тому назад, или бывшие школьные подружки, сохранившие в своей памяти те прелестные, но, увы, почти доисторические времена, когда они обе были «как тростиночки»!

Впрочем, если подумать, ничего удивительного в этих удивительных встречах нет. Москва — центр страны, и нити людских судеб тянутся сюда по естественным законам человечьего общежития.

Встреча, о которой я хочу рассказать, тоже может быть отнесена к числу удивительных.

Итак, молодой талантливый инженер-металлург, изобретатель и рационализатор, Сергей Иванович Хобудько (я буду в дальнейшем называть его просто Сережей) приехал в Москву из довольно крупного южного города в связи со своими рационализаторскими делами.

Он забросил чемодан в гостиницу (номер ему был заранее забронирован) и прямо с утра поехал в свое министерство. Там он, ныряя из одного кабинета в другой, докладывал, совещался, консультировался, увязывал, согласовывал, вентилировал, а короче говоря, пробивал свое дело почти до самого конца рабочего дня.

Надо сказать, что Сережа застрял бы в министерстве надолго, если бы у него не объявился там ангел-хранитель — Ниночка, одна из министерских секретарш.

О, от таких ангелов многое зависит! Вовремя кому надо позвонит, вовремя доложит начальству, что вы пришли и сидите в приемной, быстро соберет подписи и печати к нужной вам бумаге да, наконец, просто, когда вы в изнеможении от беготни по министерским лестницам едва волочите ноги, предложит вам стул и стакан чаю, подслащенный ее ангельской улыбкой. Бойтесь неловким словом или поступком рассердить или оттолкнуть от себя министерского ангела: он может превратиться в демона, и тогда вам — труба!