Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга вторая

— Обыскать его прежде надо.

— Вот и обыскивайте, пока хожу.

Деда обшарили с ног до головы. Он только покрякивал, когда его бесцеремонно ворочали дюжие казаки. Нашли у Гузыря бумажки. Тот, что нашел, приблизился к свету и удовлетворенно хмыкнул: деньги.

— Ты куда капитал ложишь, любо-дорого? Ты ложи в мой карман, якорь тебя, — запетушился Гузырь.

— На том свете все дают без платы. Не жизнь, а малина! — весело ответил казак, подталкивая деда к воротам.

Гузыря ввели в просторную комнату, которая была ярко освещена двадцатипятилинейной висячей лампой. Посреди комнаты — круглый стол, накрытый зеленой скатертью. В переднем углу — буфет и рядом с буфетом зеркало в черной лакированной раме. Пол застлан половиками. По всему видно, богато жил хозяин дома. Да к голытьбе и не заехали б на постой офицеры.

За столом сидели трое, все по-домашнему: воротники гимнастерок расстегнуты, нет ремней. Двое пили чай, а третий курил трубку и писал. Этот третий и был здесь старшим. На нем поблескивали золотом чистые есаульские погоны.

Есаул кончил писать, захлопнул книжечку и принялся молча разглядывать задержанного. Затем поманил его пальцем:

— Подойди поближе.

Гузырь на одних носках осторожно подвинулся к столу. Оглянулся, не наследил ли, и вдруг его понесло:

— Добрался я, значится, до ваших благородиев! Ить силушки нету терпеть, что вытворяют с нами супостаты. Я еле убег, якорь его!..

— Постой, не спеши, — скривив губы в усмешке, сказал есаул. — Ты ведь сам ответил, что красный. Так?

— Так точно, ваша благородия, — согласился Гузырь. — Ежели морозец поджимает, то я покраснее протчих бываю. Шкура у меня помороженная. На холоде краснеет, любо-дорого, а весной лупится. Ну, чисто хряк какой шелушусь. Глянь-ко, я красный и есть, якорь его! Убег я из села своего Покровского от притеснения. Боялся, что заарестуют по другим деревням и… — Он с хитрецой засмеялся, — всем говорил, дескать, до Ленина я добираюсь. Так меня научил наш лавочник. У него, паря, сын Володька у наших, у белых, служит. И послал меня лавочник просить вашей подмоги. С красными, мол, совсем невпродых.

— Ты покровский? Понятно. А если я тебя прикажу расстрелять?

— За что ж, ваша благородия? Энто, якорь его, красные меня изничтожить грозились.

— А изничтожу я. Эх ты, старик, кого вздумал провести? Ты не так глуп, как кажешься. Но и не так умен, чтобы объехать меня на вороных. — Есаул вскочил. — Расстрелять мерзавца!

— Значится, за что эта кара, ваша благородия! — простонал дед. Казаки уже тащили Гузыря к двери. — Я еле добрался до вашей светлости. Да я ж ругал большевиков и всех красных. Хошь вот у них спроси.

— Это было, — подтвердил один из казаков. — Однако, по-моему, камедь ломал.

— Дай бог здоровья благодетелю нашему Колчаку. Дай бог ему, любо-дорого… — жалобно тянул Гузырь. — Ежели уж на то пошло, кончайте меня, да не оставьте нашего лавочника Степана Перфильича безо внимания…

— Пустите его, — приказал есаул казакам, раскуривая трубку. — Он мой гость. Как зовут тебя, старик?

— Софрон Михайлыч, якорь его.

— Садись пить чай, Софрон Михайлыч. Наверно, продрог в дороге.

— Нет, жарко было. Мне лавочник доху дал, забубенная голова.

Гузырь с тревогой посмотрел на казаков. Хоть бы уже не сказали есаулу, что нашли при обыске кредитки. Мол, зачем старику в дорогу такие деньги!

Покровский полк готовился встретить противника под Сидоровкой. И если не разбить, то хоть задержать белых до подхода корпуса Гомонова. Мефодьев не мог взять ни одного бойца из Сосновки и Галчихи. Он знал, что скоро окажутся под ударом и эти села.

В Сидоровку стекались сельские дружины. Пожилые и инвалиды. Все были на конях. Но вооружение дружинников вызывало у партизан грустную улыбку. С пиками приехали немногие. Об огнестрельном оружии и говорить нечего. Даже командирам дружин его не нашлось.

Дружины свели в отряд, командиром которого назначили Николая Ерина. С тех пор, как Андрей Горошенко взял его к себе адъютантом, Николай совсем отказался от водки. Когда ему предлагали выпить, говорил невесело:

— Я свое отгулял. Баста!

Всех удивляла эта перемена. Не верилось, что человек может вот так, сразу, отказаться от спиртного. И кто-то пустил слух: мол, пьет Николай тайно, по ночам. Принялись следить. Но так ничего и не выследили.

Николай гордился тем, что ему доверили отряд, который дружинники называли народным полком. Ерин обещал своим бойцам вооружить их в самом ближайшем времени. И уже они подсчитывали, сколько винтовок и пулеметов есть у наступающих на Сидоровку поляков и белых. Нужно было лишь взять оружие и раздать дружинникам.

— Возьмем, — уверенно говорил Николай. — А сейчас самое главное — научиться кричать «ура». Вгоним противника в панику — и тогда бери его голыми руками. А у нас вилы есть, литовки, стяжки!

С утра до ночи на окраине Сидоровки, где дружинники рыли окопы, звучало дружное «ура». Мужики не жалели глоток.

Полковая разведка постоянно маячила на виду у неприятеля.

Как только ее начинали обстреливать, она удалялась.

Прекращали стрельбу — появлялась снова. Простояв в Окуневе двое суток, белые пошли на Сидоровку. Теперь уже они двигались не спеша, чего-то выжидая. Очевидно, ждали подхода частей, наступавших со стороны Касмалинского бора.

Наконец, поздно вечером белые приблизились к Сидоровке развернулись в цепи, как на учениях, и стали окапываться. Мефодьев должен был или опять отступать или утром принять бой. Отступать было некуда.

— Завтра решающее сражение, — говорил Мефодьев Якову с тревогой и решимостью. — Неужели не поспеет Гомонов?

В корпус Гомонова то и дело посылались связные. Они возвращались с одной и той же вестью: поляки связали Гомонова по рукам и ногам. Идут упорные бои.

В этот вечер Мефодьев еще раз направил к Гомонову верхового. Если помощь не подоспеет, неприятель прорвется к Сосновке и Покровскому.

Мефодьев созвал командиров и объяснил боевую задачу. Оборону по-прежнему должен был держать Покровский полк. Он примет на себя главный удар белых. А рота Спасения революции и сводный отряд дружинников будут действовать в конном строю на флангах противника. Резерва нет.

Совещались в избе одного из дружинников, на краю села. Мефодьев говорил скупо, много курил, обдумывая план предстоящей операции. В душе он жалел, что не было с ним Антипова. Тот бы помог Мефодьеву дельным советом, как лучше расположить части и огневые точки. Может, отряду Ерина придать пару пулеметов? Нет, пожалуй, не следует. От них там будет меньше пользы.

На коленях у Мефодьева лежала сизая грифельная доска, на которой он вычерчивал возможные положения партизанских и белых войск. Он слюнил палец и стирал кружки и линии. Потом снова чертил и, подумав, стирал.