Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга вторая

— Погибли лучшие люди, — сказал Рязанов, глядя себе под ноги.

— И, глумясь над своими жертвами, Ванька-Каин заявил, что он считает события восемнадцатого года неизбежными, что власть должна быть достаточно сильной, чтобы принудить непонимающих…

Штабс-капитан появился неожиданно со стороны Иртыша. В новой шинели, чистого, выбритого, его трудно было узнать.

— Простите, несколько запоздал, — деловито произнес он, об руку здороваясь с Михайловым.

Объездчик вывел их на поляну, где только что сушил сено, а сам направился на дорогу. Заговорщики во всем могли на него положиться. Он был членом их партии и умел молчать.

— Я с утра путал следы, — сказал штабс-капитан. — Еще тогда в ресторане я почувствовал что-то неладное, когда подсел ко мне мальчишка-прапорщик. Вначале от души наговорил ему кучу любезностей, но спохватился и отрекомендовался под чужой фамилией. А вечером пристукнул одного типа. У вас, однако, слишком внимательно встречают приезжих фронтовиков.

— Не будем терять времени, — поторопил Михайлов. — Рассказывайте, с чем пожаловали.

— Мы считаем, что необходим переворот, — убежденно начал штабс-капитан. — Ликвидация диктатуры и созыв учредительного собрания. Диктатура изжила себя. Опыт не удался.

— На какие войска вы рассчитываете?

— Вся Сибирская армия и, в первую очередь, корпус Анатолия Пепеляева. Генерал Пепеляев придерживается несколько иных взглядов, чем его брат. Он против единоличной диктатуры.

— А Гайда? — с интересом спросил Рязанов.

— Гайда честолюбив. Когда я намекнул ему, что он мог бы возглавить переворот, Гайда ответил, правда: «Поймытэ, я нэ корсыканэц, я нэ русский». Но это еще ничего не значит. Как только его отношения с Колчаком зайдут в тупик, он ухватится за предложенное диктаторство.

— И в итоге в Омске, вместо диктатора русского адмирала, мы будем иметь диктатора — чешского фельдшера, ставшего русским генералом. Так, что ли? — криво усмехнулся Михайлов. — Что мы от этого выиграем?

— Гайда будет опираться на партию социалистов-революционеров.

— Не верю.

— Тогда мы просто уберем его.

— Не проще ли убрать Колчака и объявить Сибирь независимой республикой? Мы сохраним нашу армию и потребуем от Москвы признания самостоятельности нашего государства, — изложил свою программу Михайлов. — Но если фронт выдвинет Гайду, мы поддержим.

— Хорошо. Нас это устраивает. Так я и передам своим, — прощаясь, сказал штабс-капитан.

Михайлов и Рязанов вернулись в город пешком, а штабс-капитана проводил на станцию Куломзино объездчик Загородной рощи.

Квартирная хозяйка праздновала свои именины. На скромный ужин сын пригласил товарищей. Пришел старый рабочий Кондрат, с седыми опущенными усами и отечным лицом. Он был приятелем покойного мужа Матрены Ивановны и теперь проведывал его семью, иногда приносил муку, сало. Продукты посылали Кондрату родственники, которые жили в деревне.

Не забыли и о Рязанове. Матрена Ивановна, сложив на груди руки, поклонилась ему.

— Милости просим, Геннадий Евгеньевич. Не побрезгуйте нашей компанией. И ежели уж чего, так не обессудьте.

— Что вы! Я благодарен за приглашение. И если не буду стеснять…

— Бог с вами! У нас все по-трудовому, по-рабочему.

Рязанова усадили на стул рядом с именинницей. А по другую сторону от него сидел молодой мужчина в вышитой косоворотке. Рязанов сразу почувствовал, что к его соседу все относятся с большим уважением. Курносая заводская девушка, прислуживающая за столом, бросала на него восторженные взгляды, хозяйкин сын явно гордился им. Гость был несколько смущен и старался держаться как можно проще.

«Не иначе, как мастер», — подумал о нем Рязанов.

Осторожно отодвинув стул, над застольем поднялся Кондрат. Он разгладил усы, кашлянул в кулак и обвел всех мудрыми, много повидавшими глазами.

— Дорогие друзья мои! — заговорил он сиплым баском. — Много лет назад мы сидели вот тут на другом празднике. Я женил своего дружка на Матрене Ивановне. Она была молодая, лет семнадцати…

— Нет, Кондратушка, я за Ваню на девятнадцатом пошла, — поправила его растроганная хозяйка.

— Выходит, запамятовал я. Ну, да все равно! Нас тогда пришло на свадьбу с завода четверо, да еще братан Иванов был, который с японской не вернулся. Сели вот за этот стол, выпили по рюмочке и песню запели. Всем было радостно за молодых, все желали им счастья. И подарки преподнесли, кто что мог. Так, пустяковину разную дарили, потому что путнего купить было не на что. Все мы тогда в подмастерьях ходили. Помню, я подарил Матрене Ивановне платочек в крапинку.

— Он и теперь у меня в сундучке, Кондратушка…

— А ну, покажь, Матрена Ивановна.

— Сейчас, — хозяйка поднялась и возбужденная, счастливая достала из небольшого густо окрашенного охрой ящичка сложенный вчетверо платок.

— Он, — признал Кондрат, поглаживая дрогнувшие усы.

— Как память, берегу, Кондратушка.

— И вот сегодня я пошел на именины. И опять принес платок, — Кондрат достал из кармана сверточек и положил его перед хозяйкой. — Рад бы что-нибудь другое подарить, да в мошне пусто. Выходит, сорок лет тружусь и ничего не заработал. Как начинал жить в нужде, так и кончаю.

— Да что вы, дядя Кондрат! Ваш подарок нам дороже всего на свете! — проговорил хозяйкин сын Алеша, заглянув во влажные глаза матери.

Кондрат сел. Не умеет говорить он красиво, а ему так хотелось сказать что-то теплое, особенное, чтоб порадовать Матрену Ивановну, да и всех здесь.

— Давайте выпьем за нашу хорошую тетю Матрену! — выручила его курносая девушка. — Пожелаем многих лет, чтоб до народного счастья дожила. И тогда дядя Кондрат принесет ей на именины такое красивое платье, как у буржуек! Бархатное, до самых пяток!

По комнате пробежал сдержанный смех. Кондрат ласково потрепал по плечу девушку. Все встали и сдвинули рюмки.

После чая молодежь окружила именинницу, а Рязанов и мужчина в косоворотке вышли курить во двор. Вечер был на редкость тихим. Казалось, что город, затаив дыхание, напряженно прислушивается к чему-то. Может, хочет услышать гул боев на западе, где решается судьба России? Но до фронта далеко. Даже ветры не всегда долетают оттуда.

— Весь вечер я вспоминал, где мы с вами встречались, — сказал, опускаясь на ступеньку крыльца, мужчина в косоворотке. — И, знаете, вспомнил. Это было в июне прошлого года. В саду «Аквариум». Вы говорили о дарованной нам чехословаками свободе и демократии. Обыватели бурно аплодировали вам. А потом госпожа Карнеро исполняла «Танец страсти».

— Да. Я выступал с лекцией, — глухо ответил Рязанов. — Тогда все мы ходили как в угаре.

— Все не все, а буржуазия, действительно, сходила с ума. Еще бы! Для нее снова наступала золотая пора. Рабочих же расстреливали и вешали без счета. И они не могли разделять ваших восторгов. Ну, это дело прошлое. А сейчас? Вы все еще в плену прежних иллюзий?