Станислав Мелешин - Вторая жизнь

Олана тихо дышала, задумчиво смотрела в небо.

— Ланка! — позвал Никита. — Что я тебе скажу…

— Молчи. Не говори ничего. Мне хорошо. Послушай, как сердце поет…

— Это ты меня любишь, Олана.

— Не знаю, Никита.

— Полюбишь, — встал. — Давай руку!

Не взяла — сама встала. Отряхнулась от снега. Лицо у Оланы строгое.

— Не отставай от меня, Никитка…

Не отстанет он, не отстанет! Навстречу — березы, кедры, высокие тощие ели. Поляна за поляной… Овраг за оврагом, кусты, сосны, камни… Поет он песню о дереве, которое листьями пьет дождевые капли, дышит вечерней прохладой, греется зноем, шумит ветвями от ветра, шепчется, шепчется с ним, осенью засыпает и спит зимой в снеговой постели…

Под разлапистыми тяжелыми кедрами встала темным срубом изба! Здесь жил Багыр.

— Ну, вот и все. Пришли, — вздохнул Никита. — Я обратно уйду.

Олана отрицательно покачала головой:

— М-м, не уходи.

— Отец твой — враг мне.

— М-м, нет-нет.

— Ссора будет.

Олана схватила за руку Никиту, прошептала:

— Не уходи, Никитка… — будто что-то обещая, и Никита поймал себя на мысли, что она любит его.. Любит!

…Изба молчала. Дверь закрыта. Не встречали лаем собаки. Огонь не горел в окне, дыма над крышей не видно… И эта пустота сжала сердце Никиты тревожной болью.

В избе — никого, темно и холодно. Олана прибрала на полу и, когда Никита наколол дров, затопила чувал, зажгла и повесила к потолку лампу. Стало теплее и уютнее.

Олана делала все тихо, плавно двигаясь, устало и нежно обращалась за чем-нибудь к Никите, и ему это было приятно, будто они муж и жена, а изба — их дом.

Оба они думали о Багыре. Никита сказал:

— Наверное, он проверяет капканы и сети после бурелома…

— О-о!.. К утру не вернется! — загрустила Олана.

Когда Никита, наблюдая за Оланой, неожиданно звал ее — она пугалась:

— Что?! — ему становилось радостно, и он думал: «Любить крепко будет!»

Сели на топчан. Олана прилегла на раскинутую шкуру лося, думая о чем-то, слушая веселый шепот Никиты:

— Земля большая! Суеват — маленький… На земле живет много-много людей… А мы сейчас — одни. И никто про нас не знает. Вот где-нибудь далеко-далеко люди про нас не знают. Не знают, что есть такие — Олана Багырова и Никита Бахтиаров! Не знают, что мы сейчас здесь в тайге и что я тебя люблю…

Олана тихо засмеялась.

— Почему люди не все живут в одном большом городе, а одни там, другие — там… Вот как мы на маленьком Суевате?

— Молчи… — просила Олана, трогая Никиту за руку.

— Говорить хочется… — шептал Никита. — Мы уйдем в тайгу и будем жить с тобой в нашей юрте… Появится на земле новая юрта! Дети у нас будут, вырастут — у каждого будет жена, у каждого — юрта… Целое стойбище! Внуки пойдут — город большой будет! А? Ланка!

— Ты дурачок, Никита…

Прищурил глаза, смеясь, поправил:

— Умный дурачок!

Олана толкнула его в бок:

— Весело с тобой, Никита. Твоей жене весело всю жизнь будет.

Никита вздохнул, прилег, задумался. Перед глазами встал тонкорогий, широкоспинный олень, запряженный в писаные резные нарты. Полоз с выгнутыми концами. Колокольчики. Это Никита прямо со свадьбы едет с Оланой в Ивдель за подарками… Лог, перелог, низина, мерзлое озеро, кочкарник, даль голубая… Весна вдали. Дымится вода. Мышкует песец, куропатка летит… Нерестится рыба.. Путь широкий — по следам голубых тундровых песцов…

— Олана, скоро я тебя сватать буду.

— Зачем торопиться?

Никита погладил пальцем морщинку на ее лбу.

— Мы, молодые, нетерпеливые.

— Морщинка?! — вздохнула Олана. Когда она смотрится в зеркало, морщинка глядит на нее в упор и напоминает ей о старости бабушки.

— У нас тоже дети будут? — рассмеялась Олана.

Никита подумал и ответил:

— У других есть — у нас будут!

Помолчали. Олана, широко раскрыв глаза, лежала на толстой бурой лосиной шкуре — родная и чужая, любимая Никиты и дочь Багыра.

— Раньше я думал (тебя еще не любил): кто у меня будет женой? Какая?! А теперь знаю — ты! Ты жена… Другой не надо. Вот умру, а добьюсь этого!

— Ты хороший, Никита. Для другой… которую полюбишь. Обо мне забудь. — Глаза Оланы подернулись грустью. — Отец отдает меня в жены в Пелым Оське Анямову. Таков закон старших.

— Глупый закон! Пусть они оставят его для себя. В наше время свои законы. А ты… сама, как?

Олана ничего не ответила.

— Я знаю… Ты любишь меня, но ты… боишься отца?!

Олана ничего не ответила. Никита жадно стал целовать ее. По стенам метались тени от огня. Звенел воздух. О стекла окна билась одинокая ветка кедра.

— Спи, Никита… Ночь уже.

…Медленно приходил сон. Обнялись — щека к щеке. Уснули, забыв обо всем на свете.

Утром пришел Багыр. Дверь надсадно заскрипела, когда он толкнул ее плечом, бухнула, разломав лед меж петель. Освежеванную тушу медведя он оставил под навесом на нартах, где стерегли оленей умные собаки-лайки. В избе еще было тепло, пахло паленой березой, и Багыр понял, что кто-то разводил огонь в чувале. Сбросил с плеча задубевшую от мороза медвежью шкуру в угол, дышал, стоя посредине избы, медленно ворочая воспаленными белками глаз — взглянул на синие стекла окна и увидел пришедших гостей, которые спали на топчане.

— Хэ, хэ! — поднял Багыр брови, выпятил нижнюю губу, заторопился, доставая из-за пазухи соболей, разложил на лавке, воровато прикрыл оленьей выделкой.

В чувале тлели уголья. Никита и Олана спали обнявшись — щека к щеке.

Багыр встал над ними, опершись на косяк — подглядывая чужой сон.

Вот дочь его лежит рядом с мужчиной. Вчера пришли. Парень смелый — не боится Багыра, и руку ей на плечо положил, как хозяин. Улыбка и румянец у Оланы: целовал ее крепко.

Багыр сжал скулы, закрыл глаза. «Прирезать, как оленя, — выбросить волкам…»

Он тупо уставился на руку Никиты, лежавшую на плече дочери. Рука молодая, крепкая, с ссадинами…

Что с ней делать? Рука сама не уберется с плеча дочери? Рука не боится злых взглядов Багыра! «Вай-ай!» — подошел ближе, сбросил руку с плеча — она мягко шлепнулась на шкуру…

«Не буди спящего, он сам проснется», — успел подумать Багыр — рука снова легла на плечо Оланы.

— Хм! Торэлойка! Медведь! — выругался шепотом Багыр и вдруг почувствовал, что он боится спящего, а спящий не боится его, спящему все равно: он не видит и не слышит Багыра. Усмехнулся с досады — в груди стало жарко, задышал тяжело от злобы. Проходя мимо, не удержался — пнул ногой, чтобы пинком разбудить парня. «Теперь не боюсь…»

Никита проснулся, поднялся на локоть, ничего не понимая. …Олана! Рядом спит. Он в тайге, в избе ее отца. Уже утро. Ага, и Багыр пришел! Вот он видит согнутую спину Багыра, склонившегося над чувалом. Что это он там делает? Строгает ножом лучину. В чувале будет гореть огонь. Нож острый, сверкает меж пальцев Багыра, отливает синевой.