Василий Шукшин - Я пришёл дать вам волю [сборник]

Нет, это, кажется, конец. Это тоска смертная, а не тревога.

Астрахань не слала гонцов. Серко молчал. Алешка Протокин затерялся где-то в степях Малого Ногая.

Степан бросился в верховые станицы поднимать казаков, заметался, как раненый волк в облаве. Стремительность опять набрали нечеловеческую, меняли запаленных коней.

Станица за станицей, хутор за хутором...

По обыкновению Степан велел созывать казаков на майдан и держал короткую речь:

– Атаманы-молодцы! Вольный Дон, где отцы наши кровь проливали и в этой самой земле лежат, его теперь наша старшина с Корнеем Яковлевым и Мишкой Самарениным продают: называют суда бояр. Так что лишают нас вольностей, какие нам при отцах и дедах наших были! Нам бы теперь не стерпеть такого позора и всем стать заодно! Нам бы теперь своей казачьей славы и храбрости не утратить и помочь нашим русским и другим братам, которых бьют на Волге. А кто пойдет на попятный, пускай скажет здесь прямо и пускай потом на себя пеняет!

Таких не было, которые бы заявили «прямо» о своем нежелании поддержать разинцев и помочь «русским и другим братам» на Волге, но к утру многих казаков не оказывалось в станице.

Степан зверел.

– Где другие?! – орал он тем десяти-пятнадцати, которые являлись поутру на майдан. – Где кони ваши?! Пошто неоружные?!

Угрюмое молчание было ответом.

Уводили глаза в сторону...

– Ну, казаки!.. Наплачетесь. Ох, наплачетесь! – недобро сулил Разин.

...В другом месте Степан откровенно соблазнял:

– Атаманы-молодцы! Охотники вольные!.. Кто хочет погулять с нами по чисту полю, красно походить, сладко попить, на добрых конях поездить – пошли со мной! Силы со мной – видимо-невидимо: она на Волге, там ждут нас! Ну, молодцы!.. Не забыли же вы, как вольные казаки живут. Стрепенитесь!

Поутру – то же: десять-двенадцать молодых казаков, два-три деда, которые слышали про атамана «много доброго». И все. А никогда не говорил атаман так много, цветасто – аж самого коробило. Но он больше не знал, как всколыхнуть мертвую воду; гладь ее, незыблемость ее – ужасала.

Тоска овладела Степаном. Он не умел ее скрывать.

Однажды у них с Ларькой вышел такой разговор. Они были одни в курене. Степан выпил вина, сплюнул, сказал прямо и просто:

– Не пьется, Ларька. Мутно на душе. Конец это.

– Какой конец? Ты что? – удивился Ларька; может, притворился, что удивлен, – даже и это противно знать: все врут теперь или нет?

– Конец... Смерть чую.

– Брось! Пошли в Астрахань... Уймем там усобицу ихную. Можеть, в Персию опять двинем... – Ларька вроде говорил искренне.

– Нет, туда теперь путь заказан. Там два псаря сразу обложут: царь с шахом. Они теперь спелися.

– Ну, на Волгу пошли! – Нет, Ларька еще предан душой. Но это не радует, а только гнетет: где другие, где они, с преданными душами-то?

– С кем? Сколь нас!..

– Сколь есть... Мужиками обрастем: вошкаются же они там...

– Мужики – это камень на шею. Когда-нибудь да он утянет на дно. Вся надежа на Дон была... Вот он – Дон! – Степан надолго задумался. Потом с силой пристукнул кулаком в столешницу. – На кой я Корнея жить оставил?! Где голова была!.. Рази ж не знал я его? Знал – не станет он тут прохлаждаться: всех путами спутал, а концы... Москва держит. Не седня-завтра суда бояры с войском явются.

Ларька выпил. Помолчал и сказал:

– Не вышло, видно, у Ивана. Пропал где-то.

– Про кого ты? – не понял Степан.

– Ванька Томилин... Посылал я его в Черкасск Корнея извести. Пропал, видно, казак. Можеть, перекинулся...

– Когда же?

– До того ишо, как нам к Черкасску ходить. Ни слуху ни духу... У меня зельишко было, мордвин один дал: с ноготка насыпать в рюмку... А можеть, мордвин надул.

– Пропал. Корнея кто обведет, тот сам дня не проживет.

– Пропал... Можеть, не сумел. Но там... чего там, поди, суметь-то!

– Можеть, изменил. За кого теперь можно заручиться? Надо было нам раньше думать, Ларька. Как я-то?! Где голова была!

– Нет. Я его знаю, Ваньку... Чего-то, видно, не вышло.

– Ну, пропал.

– Пропал. Жалко, казак добрый, – вздохнул Ларька.

Степан надолго замолк.

В одной станице, в курене богатого казака, вышел с хозяином спор.

– Пропало твое дело, Степан Тимофеич, – заявил хозяин напрямки. – Не пойдут больше за тобой.

– Пошто? – спросил Степан.

– Пропало... Не пойдут больше.

– Откуда ты взял?! – хотел серьезно понять Степан. – Как это: я вам говорю – не пропало, а вы – пропало. Я лучше знаю или вы?

– Видим... не слепые. За тобой кто шел-то? Голутьба наша да москали, которых голод суда согнал. Увел ты их, слава богу, рассеял по городам, сгубил которых – теперь все, не обижайся. Не пойдут больше за тобой. И не мани, и не сули горы златые... Смешно даже слушать-то. Не зови никого и сам уймись. Хватит.

– А ты, к примеру, пошто послужить не хошь?

– Кому? – казак прищурил глаза в усмешке. – В разбойниках не хаживал, не привел Господь бог... С царем мне делить нечего – мы с им одной веры. Он меня поит-кормит, одевает...

– А мужиков... – Степан уже пристально смотрел на казака. – Братов таких же, русских, одной с тобой веры – бьют их... У тебя рази душа не болит?

– Нет. Сами они на свой хребет наскребли. И ты, Степан, не жилец на свете. От тебя смертью пахнет.

Степан и Ларька уставились на казака.

– Смертью пахнет, – пояснил тот. – Как вроде травой лежалой. Я чую, когда от человека так пахнет. Значит, не жилец.

– А от тебя не пахнет? – спросил Степан.

– От себя не учуешь. А вот у нас в станице – кто бы ни помирал – я наперед знаю. Подойдешь – даже лихотит, до того воняет. Скажешь человеку – не верит, пройдет время, глядишь: отдал богу душу. Или на войне срубют, или своей смертью помрет. Я – такой. Меня даже боятся. А от тебя счас крепко несет. Срубют тебя, Степан, на бою. Оно бы и лучше – збаламутил ты всех... Царя лаешь, а царь-то заботится об нас. А счас вот – по твоей милости – без хлебушка сидим. Мы за тебя в ответе оказались. А на кой ты нам? Мы с царем одной веры, ишо раз тебе говорю.

Степан впился немигающим взглядом в казака, одаренного таким странным даром: чуять чужую смерть.

Ларька встал и вышел из куреня, чтоб ничего больше не видеть. Слышал, как Степан сказал казаку:

– Поганая ваша вера, раз она такая...

Больше Ларька не слышал.

Через некоторое время Степан вышел во двор, вытер саблю пучком пакли... Садясь на коня, велел казакам:

– Спалить.

– Не надо бы – у себя-то... – неуверенно сказал Ларька. – Так вовсе никого не подымем.

– Спалить! – крикнул Степан. Стегнул коня и погнал прочь.

Лазарь догнал атамана на выезде из станицы, подравнял своего коня к скоку разинского жеребца, чуть сзади.

– Спалили? – спросил Разин, не оглянувшись.

– Нет, – коротко отозвался Ларька.