Василий Шукшин - Странные люди [сборник]

– Считаете ли Вы, что фильм «Они сражались за Родину» можно назвать солдатским?

– Бог его знает! Когда закончим съемку, пусть люди сами определят, какой он – солдатский или человеческий. Ясно одно: фильм жду с интересом и судить будут очень строго, потому что создано немало киноштампов, а в этой киноленте, на мой взгляд, есть новаторство. Я не думаю, что «военная тема» на экране имела много удач. Потому что сама тема – глубокая, огромная, ее невозможно исчерпать, ею будут заниматься еще многие поколения творцов. Однако нужно честно относиться к своей работе... Пожалуй, фильм этот – «солдатский», то есть близкий к «Василию Теркину». В нем оживают народные характеры. Рано прогнозировать результаты и реакцию зрителей, но режиссер работает в полную силу, старается делать все, что от него зависит. А зависит от него многое. Если он раб штампа и скован схематичным решением проблемы, фильм и будет решен шаблонно. В кино необходимо больше думать, размышлять о народном подвиге, народной душе, народном характере. Люди шли на подвиг, потому что осознавали свой долг, масштабы национальной трагедии. Бондарчук сам был среди них, видел пленных, сражался на фронтах, он знает жизнь войны не понаслышке. А потому и стремится рассказать правду о войне.

– Вы пишите романы, делаете по ним сценарии, снимаете фильмы как режиссер и в большинстве случаев сами же исполняете главные роли. Какое изменение у Вас претерпевает проза при движении ее на экран? Не могли бы Вы рассказать об этом творческом процессе?

– Это очень деликатная и сложная работа. У меня дело идет так, у других, видимо, иначе. Движение от прозы к фильму – процесс необратимый. Создавать прозу по кино невозможно – дело бесполезное. Попытайтесь написать повесть по фильмам Чарли Чаплина – результат будет смехотворный. Кино – искусство зрительное, у него и природа совсем иная, чем у прозы. Все слова из романа Шолохова нельзя, да и не нужно переносить на экран. Роман читают, скажем, неделю, а фильм смотрят два часа. Кино – это аккумуляция прозы, оно требует иного подхода, чем литература. Когда я начинаю работать над фильмом, то забываю о литературном произведении – «мотор» сам отключается... Часто даже не читаю сценария, не слежу за точной передачей текста, руководствуюсь лишь действием сюжета. Написанное на бумаге служит мне ориентиром, а сценарий у меня в голове. А то что в голове, никогда ни на какую бумагу записать невозможно. Я и не стремлюсь все, что написано в сценарии, скрупулезно переносить на киноленту. На съемочной площадке остаюсь один на один с актерами, оператором, чтобы принять последнее решение. Но это решение, конечно, соответствует сюжету сценария. У меня во всем объективный подход. Мне уже приходилось записывать сценарии по аналогии с фильмом, потому что я слишком отошел при работе над лентой от первоначального варианта сценария. Например, так было с фильмом «Живет такой парень».

...Мы исследуем жизнь, и не нужно брать ее «взаймы» ни из книг, ни из готового литературного сюжета. Надо, считаясь с законами кино и логикой вещей, создавать возможность самим актерам творить... Я верю в силу искусства и стремлюсь к правдивому изображению жизни. А съемочная площадка – место, где я творю эту правду «через» актеров.

– Ваше мнение об экранизации классики? Как, по-Вашему, реалистичны ли фильмы, созданные по классическим произведениям русской литературы? Удалось ли языком кино убедительно «прочитать» творения Достоевского, Толстого, Горького, Чехова?

– ... Пересказывают Достоевского, и ничего, как мне кажется, не получается. Режиссер берет сюжет, а потом тонет в нем. Сюжет дал ему повод для разговора, а он вдруг забыл о нем. Так появляются заботы о сюжете, страх перед ним. А сюжет – это, повторяю, повод для глубокого разговора. И тогда – вне сюжета, в отдалении от него – начинают говорить душа, разум, мудрость, сам кинотворец. Если режиссер и актеры талантливы, то результаты будут хорошими. И наоборот.

– Василий Макарович, в литературном произведении один из основных компонентов – язык, а что остается от него в кино?

Большое отличие черт побери! Вопрос очень серьезный. Даже боюсь на эту тему говорить. Режиссер руководствуется тем, что он скажет и как воспримет эту работу зритель. Ведь, когда читатель читает книгу, у него одно восприятие, когда же смотрит спектакль – второе. Зритель в театре – свидетель сиюминутного действия, а в книге и в кино и читатель, и зритель сознают, что это было когда-то, но верят в то, что действие, событие, судьба описаны точно. Это и определяет детальные подробности языка кинематографии.

Сегодня театр интереснее кино, он ушел вперед и осваивает проблемы, до которых кино еще не добралось.

– До сего момента я беседовал с актером, сценаристом, режиссером, а что скажет писатель Шукшин? Где он и над чем работает, какие у него творческие проблемы и планы?

– Да, меня самого больше всего тревожит, куда ушел писатель Шукшин. В конечном счете это для меня главное. Не могу его оставить в стороне, и порой это пугает. Особенно после встречи с Шолоховым. Он заразил меня своим образом жизни. Этот мудрец сидит себе в Вёшенской и думает. Далекий от сует столичной жизни. Наши будни в Москве проходят в напряжении, в стремлении вкусить от всего понемногу. А вечером, когда подумаешь, что ты сделал за день, какой след оставил, – становится страшно. Жизнь ушла дальше, еще один день прокатился мимо. Мы проходим мимо чего-то, может быть, самого главного в жизни, не можем спокойно думать и творить. Это не мое изобретение, это древние мысли. Поддаваясь суетному соблазну схватить, удержать мгновение, далеко не уйдешь. Теперь-то я вижу, что Михаил Шолохов сконцентрировал и претворил эти мысли в жизнь. Нужно работать! И оставить суету преходящего – кино, пьесы, актерство, режиссерство, сценарии. Написать на десяток рассказов больше – вот что останется моим капиталом в жизни! Но, кроме того, что их еще надо просто-напросто написать, большое значение имеет, и с каким литературным мастерством они будут написаны.

...Есть в России умные люди! В Вологде живет писатель Василий Белов. Он метко стреляет дичь: у него всегда крупные литературные трофеи. А я прожигаю жизнь в столице, транжирю ее, и она проходит мимо. Нет, больше не буду разбрасываться! Это решение пришло ко мне после встречи с Шолоховым, и я не думаю отступать. Белов сидит себе в Вологде, а Шолохов из Вёшенской мудро поглядывает... Спасибо им, что открыли мне глаза!

– Что Вы можете сказать о собственной лаборатории писателя?

– Я думаю, что творец должен иметь глубокое и здравое суждение о человеческой личности, но это свое убеждение он не имеет права навязывать кому бы то ни было в качестве нормы. Каждый из нас очень пристрастен и субъективен. Даже очень хороший писатель может внести такую путаницу в умы людей своими откровениями о литературном мастерстве, что, когда одумается, ему самому станет не по себе... Литературное мастерство, творческая лаборатория – это чрезвычайно сокровенный мир! Я не хочу говорить о литературном Олимпе и дорогих для меня творцах. Можно крепко утонуть в пристрастных оценках, а навязывать другим свой субъективный взгляд я не имею права, да и нечестно это. И вообще я всегда опасаюсь подобных исповедей об индивидуальной работе, о внутреннем мире писателя во время его творческого процесса...