Василий Шукшин - Странные люди [сборник]

Молодого человека отлично куда-то устроили. Но так бессовестно потеснили других, так при этом верещали, говорили, что «вот, теперь он – устроен», что молодой человек... взял и ушел с теплого места. Гордился собой. Но кто-то злой и умный заметил: «Было бы все тихо, никуда бы он не ушел. Они же кричали-то!»

Освободился, едет домой. В купе. Суетлив, угодлив. И вдруг говорит нечто ужасное – доверчиво: – Я его, гада, все одно пришью. Ночью где-нибудь стречу и пырну под бок. И никто не узнает.

Разговорились, много случаев, когда хоронят живых. А начали вспоминать со случая: мужик, требуя денег опохмелиться, разыграл сцену самоубийства. Да так грубо, смешно. Но, оказывается, много и живых хоронят.

Парень, молодой, обозлился на теток и старух, кинулся их обвинять, да так убедительно – по заповеди Христовой. Напугал. Но на короткое время, потом они его принялись чихвостить.

Сука ощенила 8 щенят. Они расползлись, пошел дождь. А она – на цепи, не может их собрать. Хозяйские мальчик и девочка собрали их, полузамерзших оттаяли на печке, они ожили. Кутерьма. А сука заходится во дворе – скулит. А куда их потом, никто не знает. Что-то грустно. Утопят ведь. Зачем же они появлялись.

Толстая, некрасивая тетя рассказывает, как она красиво, бурно жила в молодости. Нэпманка, что ли. Не поймешь. На вахте сидит ночью. Любит принять стакан водки и тогда-то рассказывает. Врет, наверно.

Случайно был убит молодой паренек Юра Неверов. Отец затосковал, разговаривал с ним в бане (с несуществующим):

– Вот, сынок, помоемся с тобой. Ты ее не жалей, воду-то, не жалей. Ее много.

А потом пришел домой, в избу, сел на кровать, заревел по-бабьи. Сыну-то, в лоб 18 дробин.

– Я просила его: Слава, сынок, расскажи, как было-то? Не сказал. Весь затрясся, побелел.

– Испужался...

– Но.

– А как было-то?

– На десять шагов... Самый злой заряд летит.

– А, может, рядом был.

– Нет, тогда спалил ба...

И тут разговор о смерти.

Потом – о жизни.

– Вот ведь три сестры, а жить... Чего бы не жить-то? Опять о смерти.

– А сама виновата, сама... Аборты делала. Бог наказывает (это женщина про себя). И в качестве божьего наказания: 1. Сына нечаянно подстрелили. 2. Второй сын, старший, с женой разошелся.

– Будет ему что за это?

А конец разговора про уток: – Вот ведь полевские-то, они где угодно парят. А эту посадила – еще не так посадила, близко к печке посадила... Барыня.

– Утки теперь четыре месяца парят. Гуси тоже четыре месяца.

Болтыши (яйца болтыши).

– Почем же мясо?

– Принимают по 2, а продают – по 2,20.

– Ну, к нам ходите.

Появился на робкой окраинке плотный, щербатый парнишка. Окраинку вечно били другие края, более сильные. Этот, щербатый, с выдвинутой челюстью, придумал план, как избить других, что били постоянно эту слабую окраинку. Продумал, осуществил (при помощи камней). Камни только свистели на всем пути отступающего неприятеля. Парнишка только покрикивал: «Камни!» (сюжет приснился).

Парнишка жестокий и талантливый. Куда потом двинет в жизни? Кто будет?

(Вошел мотивом в рассказ «Наказ» – Ред .)

Стояла весна. То – тепло, то – сорвется ветер, упругий, сырой, плотный – дует и дует, без устали. Ставни грохочут. Дождь хоть мелкий летит, и вдавливается ветром в малые щели в окнах, на подоконниках мокро. Ворота раскрыты, чтоб не свалило. Ох, и плохая же весна. Плохая.

Мужик (шофер) собирается в загранку. Важен. Спесив. 30 р. советских денег. Водки не пить. С бабами чужими – ни-ни...

Очень важный (дорогу едут в Монголию строить). На вопросы отвечает с паузами. Все думает, думает...

Калека-парень в больнице. В больнице. Студент-заочник. Оптимист, сил нет. Тошно.

Некий таксист, злой и крикун, когда ему мало дают на чай, возвращает эти 20 коп. и начинает стыдить за то, что человек вообще дает на чай.

– Знаете... мы не такие дешевки, как вы думаете! Мало дали. Дали бы 50 коп. – молчал бы.

Мужик бросил пить на время, пошел по блату устраиваться на работу. Выпили в кабинете у того, кто принял... И этот, что устраивался, начал вдруг лепить правду-матку в глаза. Все испортил (назв. «Выпрягся»).

Одного разыграли – Чекина. Подсунули документ, а там весь набор: 10 шагов на восток, 5 на юг, 3 на запад... клад! Копал. Нашел записку «Чекин, привет!» Обиделся. А эти дни, пока тайно ходил копал, жил славно, волновался. Еще раз утвердился: люди – сволочи.

Человек купил, наконец, дубленку, долгожданную, желаннейшую дубленку... И к вечеру стал вдруг (в дубленке), стал таким умным, сведущим, начитанным, информированным, свободомыслящим, резким... И сказал, сплюнув: «Достоевский – это не пророк».

Взял человек ключ у коридорной – сам – открыл номер и вошел. Потом вошла коридорная. И началось состязание:

– Как вы могли взять клющи?

– А что?

– Нет, как?

– А что тут такого?

– Как что такого? Это же – клющи!

– Пошли к черту!

– Как?!

– Во-первых, не клющи, а ключи! Во-вторых, идите к черту!

Выселили.

Историческая драма в 3-х действиях.

Пугачев.

Екатерина.

Радищев.

Допрос Пугачева.

Любит наш мужичок ударить в грудь себя – устал, болит все!.. Изработался (Сергей Бедарев, «Руки кровавые»). Может даже всплакнуть – устал! Семь шурупов в день. И – за трешку – счетчик бабке.

Случилась с человеком некая любопытнейшая история. Он ее умело стал рассказывать. И посыпалась на него со всех сторон – «Пиши!» И уверовал человек, что мог бы, если б захотел, написать преинтереснейшую повесть, например. И стал человек чванлив и гадок.

Жил такой странный человек – плакал от благодарности за всякую мелочь, какую ему сделают. «Шизя» – называли его. Он долго сидел в тюрьме.

Вот ночка была! Проводил девку, пошел, чтоб сократить путь – сторож саданул из берданки. Испугал насмерть. Дальше. У низенькой избы собака из-под ворот в ноги кинулась. Только собака-то – потом, а хуже, что я заглянул в оконце – а там баба мертвая лежит – от аборта самодельного умерла. Потом уж, когда пошел – собака кинулась. Едва дошел до дому.