Юрий Красавин - Хорошо живу

«А я тебя не обижал, — сказал сейчас старик. — Какая ж тут обида! Полюбились немного, да и врозь. Варвара-то у меня уж старушка была, а я еще ничего. Кряжок был, кряжок… Да не жениться же было на молодой! И мне не нужно, и Анне ни к чему».

Анна Почайнина недолго еще пожила в Выселках: через полгода или меньше переехала в Кузярино. Живет теперь одна: дочка институт окончила, замуж вышла в городе. Анна подолгу гостит у нее.

«Варвара у меня… царство ей небесное!.. Молодец была. С какой стороны ни глянешь на нее… Бывало, выйдем скворца слушать. Сумерки уж, заря полыхает. Сядем на лавочке, а скворец высвистывает. Варвара моя слушает-слушает, да и, глядишь, заплачет.

«Ты чего?» — спрошу.

«А смотри-ка, — скажет, — как он скворушку свою уговаривает. И так, и этак. Молодой еще… Сколько ласки, сколько жали в каждом птичьем слове».

«Да с чего ты взяла? — скажу ей. — Какая тебе ласка, какая жаль? Сидит он да посвистывает. Только и всего».

«Ну как же! Слышно ведь… — вздыхает моя Варя, и опять слеза по щеке. — Вон он как».

«Да чего ревешь-то?»

«А не знаю. Так просто…»

«Нет, — вздохнул старик. — Хорошая у меня была жена! Царство ей небесное!»

Он встал, осмотрел ближние кусты внимательным хозяйским взглядом и теперь сразу определил, какие ветки омертвели, а какие живые. На мертвых кора сморщилась или даже обшелушилась, самые мелкие веточки облетели; старик выламывал толстые прутья почти без усилий и выбрасывал их на свободное пространство, на тропинку. А когда набралось порядочно, он, так же не торопясь и аккуратно, сложил их в один ворох на полянке. Собрал горсть сухой травы и долго взглядом выбирал, примериваясь к ветру и кустам, место для костра.

Огонек на клочке травы потянулся вверх, как молодой росток. Старик загораживал его от ветра ладонью, а другой рукой подкладывал ему на съедение прошлогодние листья и тоненькие, ломкие сучочки. А когда запылали, вперебой треща, толстые ветки, он встал и отошел на старое место, присел на ствол березы.

«Ишь сколько дров, — удовлетворенно думал он, оглядываясь вокруг. — И коряги, и валежины. Зиму протопиться можно с одних только этих кустов».

В Выселках, да и во всей округе, топят по большей части ольшняком, хворостом. Леса вокруг есть, но попробуй тронь — лес государственный, его на постройки беречь надо. А ольха вырастает за несколько лет рощами — руби сколько хочешь.

«Это ж сколько понадобилось бы хворосту, чтоб обогреть зимой целый город! — подумал старик, оглядываясь назад, откуда доносился до него неясный рокот и шум. — Поди-ка один только дом натопи, в котором Борисова квартира. В нем сто квартир! А есть дома и побольше. Все кустарники срубили бы под корень, все леса свели бы. Так нет, вон что придумали — газ провели! Чик-чик — и сразу четыре конфорки, ставь четыре чугунка, да еще духовка! Ну и жись пошла! До всего додумались, до всего доперли своим умом. Вот газ кончится, еще что-нибудь изобретут, это уж точно».

Старик покачал головой и протянул руки к костру. Вот ведь как хорошо с огоньком! Он спросил себя, почему в своем огороде весной не разводил костра. «А потому что, — тотчас ответил сам себе, — по нашим местам и мелкая травка в дело шла, не то что сучок или тем более пенек. Каждый прут из вишенника, сухостой из малинника, даже старая крапива — рубили в снопики, а снопики в печь — для жару. Вот тебе весь газ; от таких дров угля в печи не останется: самовар разогреть нечем. Листья из вишенника, опилки и прочий мусор — тоже в дело: вместо навоза или вместе с навозом на гряды».

Ох, и цепкие были заросли в вишеннике! Не то что этот валежник. Вырубишь старый ствол и никак его не вытянешь. Мертвое изо всех сил цеплялось за живое. Крепкое дерево вишня. Живучее. Вот уж стоит совсем сухой ствол, середка наполовину сгнила, не цветет, не плодоносит, черный весь, и, глядишь, зеленеет на нем одна только веточка где-нибудь внизу. Всего одна веточка. Старый ствол гнал для нее живительную влагу из земли, а она в свою очередь давала жизнь усталым, ослабевающим корням. Так могло быть и год, и два. И попробуй вырубить — топор не берет. Стоит дерево до последней возможности, корявое, жилистое, крепкое.

«Вот и я как та вишня: жив одной только веточкой, стою и цепляюсь за молодых». Он подбросил в костер целую охапку, и она, весело подымив, вспыхнула вся разом. «Нет, погоди! Бывало, в середине лета на той единственной живой ветке такие крупные да сладкие ягоды висят, каких лет и у молодой вишни на вершине! А все почему? Жива душа у старой вишни. Свое дело знает: из последних сил цвести и плодоносить. Когда на молодых ягоды уже сойдут, старая вишня сохранит в чаще, в тени самые спелые ягоды. Может, еще и от меня какая польза будет? Как же не быть! Я еще многое могу. Или у меня силы вовсе нет?»

Старик смотрел, как, догорая, утихал костер; потом, не жалея, подбросил в него еще охапку. Минуту спустя молодое, веселое пламя набросилось на новые ветки. Теперь оно рвалось вверх, шумя победно, торжествующе. Жаром припекало колени и лицо. Старик не выдержал и отступил.

Он снял пальто, аккуратно повесил его на осинку, весело огляделся и принялся за дело: пробирался по кустам, выламывал старые ветки, расчищал густые заросли. Он заботливо и с толком расправлял молодые прутья, оглаживал их руками, любовался кустами, словно все эти ветки бредняка, ольшняка или осины должны были скоро зацвести, а потом и плодоносить.

«Скоро пахота, — подумал он, глянув из-под ладони на поле. — Вода из борозд ушла, и листья на кустах уже вылупляются. Не сегодня завтра начнут пахать, а где посуше небось уж и начали. Ишь, где-то трактор рокочет».

Вот какая жизнь пошла переменчивая! Она меняется гораздо быстрее, чем успеваешь к чему-нибудь привыкнуть, с чем-то обжиться. А не успеешь обжиться, не успеешь освоить новизну — постепенно мир вокруг чужает, и чувствуешь себя в нем гостем или посторонним свидетелем. Отодвинься, старик, посторонись, не мешай движению — вот так.

Позапрошлой осенью заболела его старуха. Болела она долго, всю зиму, редко-редко вставала с постели. Вставала не потому, что ей становилось лучше, а просто надоело и одолевала забота: надо за хозяйством присматривать. День-два побродит по избе как тень, потом недели на три снова в постель. Устала от болезни, истомилась вся, К весне все поглядывала в окно, на поле, да приговаривала: «Вот скоро пахать начнут да сеять. Поле большое, будет мне поповадней: есть на что поглядеть».

Она лежала в передней так, что, чуть повернув голову на подушке, могла видеть в окно угол палисадника, луговину и дальше — поле. Туда она и поглядывала. А тут явились гости: сын Борис со старшим внуком — с Андреем. Приехали они на денек проведать больную. Отвлеклась она от окошка на разговоры, а на следующий день, когда уехали гости, глянула в окно и ахнула: