Иван Торопов - Избранное

Меня до глубины души поразили эти слова: «Предложили жратву и одежду, и пошел…»

Как все просто и… ужасно! Одному, второму, десятому, сотому предложили, они не согласились… А этот пошел. Тот, кто не позарился на вражий ломоть, наверно, умер с голоду или был расстрелян. А этот пошел — пошел убивать своих.

Как война обнажает души…

Весной пришло очередное пополнение, на этот раз совсем необычное пополнение — прибыла большая группа наших девушек телефонисток, медсестер, переводчиц. И сразу же наш гвардейский танковый полк преобразился. Стал опрятней, подтянутей, вежливей, даже красивей…

То, чего командиры изо дня в день добивались строгими приказами и взысканиями, девушки сделали одним лишь своим присутствием. Танкисты чистились, брились, следили за прической, драили пуговицы и сапоги, выпячивали грудь колесом и всячески старались казаться выше…

Да что там рассказывать! Кто сам был солдатом и не один год томился в пресной мужской компании, тот без лишних слов поймет меня. И вспомнит, как скучает солдат по девушке. Страшно скучает!

Соберутся солдаты, зайдет разговор о неисправностях в танке, о тонкостях обращения с техникой, но через некоторое время, совершенно незаметно, перейдет на девушек. А иногда замахнутся в беседе совсем уж высоко — о мировой политике начнут толковать, — но вскоре и с этой высокой материи как-то, опять же незаметно, перескочат на женскую тему…

И чем дальше служит солдат, тем больше скучает. Словом: девичья тема — это как пожар в сухом лесу, как неподвластная стихия, обжигающая и сотрясающая сердце солдата.

Разные темные личности, объявлявшиеся иногда возле военного городка, спекулировали на этой естественной человеческой тоске, за сходную цену пытались всучить нашему брату солдату порнографические открытки. И если у кого их находили, наказывали сурово.

Одной из переводчиц оказалась оч-чень симпатичная девушка по имени Надя. Высокая, белокурая и голубоглазая, чрезвычайно живая и веселая. В суровых коридорах штаба теперь то и дело раздавался ее звонкий заливистый смех. Кто-то даже прозвал ее: Серебряный колокольчик. И вправду — точнее не скажешь!

Однако Серебряный колокольчик, похоже, никому из кавалеров предпочтения не отдавала, даже офицерам, этакими фертами кружившим вокруг нее. Со всеми она была одинаково приветлива, внимательна и ласкова. И только.

Однажды я, пересилив свою стеснительность, сказал ей по-немецки хорошо заученную фразу:

— Гутен морген, фроляйн Надя! — Я только что сменился с поста и шел по коридору, а она семенила навстречу. Надя с любопытством остановилась, расцвела в приветливой улыбке.

— Шпрехен зи дойч?

— Да нет… — совсем застеснялся я. — Пытаюсь только… Сам зубрю, но слабо получается…

— Уж то хорошо, что пытаетесь, — вовсе оживилась она. И вдруг предложила: — А хотите, я вам помогу? У меня уже есть парочка учеников, третий не будет в обузу.

Это было как раз то, на что я втайне надеялся. Она велела мне в любое время дня зайти в ее кабинет. Но я застеснялся и никак не решался зайти. К тому же, возле нее всегда вертелись штабисты. Однако, при следующей встрече, она сама напустилась на меня, пожурила за лень и забывчивость, посоветовала купить грамматику и особое внимание обратить на глаголы, с которыми в немецком языке ужасная морока…

Она по-товарищески и вполне серьезно отнеслась к моему хобби, я время от времени стал получать ее консультации, и мой немецкий, кажется, пошел веселей. Но в душе я вроде бы ждал чего-то еще… И слава богу, что Надя относилась ко мне только как к прилежному ученику, что поначалу-то было даже и обидно…

Вскоре я заметил, что она, совершенствуя свое произношение, слишком часто беседует с верзилой Отто, главным механиком котельной. Это был симпатичный парень лет двадцати шести, почти с Пикона ростом, стройный, кудрявый, с широким добродушным лицом и постоянной белозубой улыбкой. Когда они, оживленно толкуя по-немецки, шли рядом, десятки глаз провожали их, восхищенных и неприязненных, пожалуй, больше неприязненных.

А чего бы злиться? Ведь Надя-то, скорее всего, относится к Отто точно так же, как и к своим ученикам.

А в один прекрасный день меня удивил земляк мой, Пикон. Подошел и сказал, что скоро отправляется домой, в отпуск, а сам, лопоухий, так и светится…

Уж не знаю, за какие заслуги дали ему отпуск — Пикон все околачивался при штабе, — но вот дали. Я с грустью проводил его, наказал обязательно встретиться с братишками и Диной, послал им небольшие подарки — дешевенькие часы-штамповки. Не удержался и похвастал Пикону: дескать, мне тоже улыбается отпуск. На стрельбах наш экипаж отличился, и сам начальник штаба намекнул, что за такой успех дают отпуск в виде поощрений. Так неужели обойдут командира танка? Тем более, после того, как не стало у нас Чубиркина, стрелять-то пришлось мне, нового командира орудия покамест нет.

Но этому моему страстному желанию не суждено было сбыться. В жизни, успел я заметить, частенько так бывает: если чего-то очень-очень хочется, то обязательно сорвется, обязательно получится наоборот…

Однажды, когда мы занимались в техкабинете электрооборудованием танка, командир роты со взводными и старшиной устроили очередную проверку в наших тумбочках. Видать, снова объявились у кого-то те самые «подзаборные» открытки. Вот нам и устроили «профилактический» осмотр. Или по-иному — шмон.

Когда мы зашли в свою комнату, вся «комиссия» была при деле. Смотрю, из моей тумбочки выворотили все книги, которые я успел понакупить. Целый ворох книг как попало валяется на полу. Я весь вспыхнул, увидев такое.

Не удержался и выпалил зло:

— Зачем же книги-то расшвыривать? Это же не траки железные…

— А незачем ими загромождать помещение! Библиотека на это есть! — с нажимом парировал ротный.

— Да кому же они мешают в тумбочке? — я чувствовал, что зря и не вовремя распаляюсь.

— Значит, мешают! — мотнув головой, резанул капитан, явный признак того, что он уже накалился. — Вдруг боевая тревога? Тогда что? Все это барахло в вещмешок будешь запихивать? Накроют тебя бомбой, пока будешь собираться. Не успеешь до танка добежать.

— Раньше вас добегу… — буркнул я. — Под бомбами не до книг.

— Молча-ать, не пререкаться! Развели мне тут анархию… Совсем распустили вожжи! Вы что же, думаете, все в колхозе находитесь. Это армия… Слышишь, сержант Мелехин, ар-мия… А не университет какой, чтобы науки изучать. Ты мне танк изучай, танк! Ясно?

Меня распирала злость: мы не очень-то любили своего ротного, потому что он явно умышленно придирался к нам.

— Зачем же тогда книги пишут? — уже с нескрываемым вызовом выплеснул я капитану. — А зачем тогда библиотеки у нас?